Екатерина Беляева-Чернышева - Синее слово

Правила просты: не теплить свечи,
не писать, имён не называть.
Даже, может статься, будет встреча,
если я сумею просто ждать.

Вспоминаю терпкий вкус напитка,
примечаю вешки на пути.
У меня всего одна попытка,
не имею права не дойти.

То время тяжело далось,
что ни беда – всё было мало,
и день пронизывал насквозь,
а ночь почти что добивала.
одна держала на плаву
любовь – неведомая сила.
А я любила жизнь свою,
твою – тем более любила.

Но было всё, и всё – зима,
и снег, и незакрытый ставень…
И жизнь – отмерена сполна,
и каждый час был жизни равен.

А мир, как будто незнаком,
сиял нездешней новизною…
Наш город синим февралём
плыл над спешащею толпою.

Дыханьем осени, замёрзшей на лету,
глазами статуи, увидевшей звезду,
ломая льды, сметая имена, —
идёт волна.

Сквозь горечь, в горле ставшую колом,
навстречу, напрямую, напролом,
слов не найдя (они и ни к чему) —
лови волну.

Миг – и следы исчезнут на песке —
но время остановится в прыжке
кристаллами, где «рядом» и «давно»
слились в одно.

Я не спрошу зачем – и о цене —
она летит, она уже во мне;
и разметайте клочьями во тьму —
я рук не разожму.

Закрывается дверь. И, туманом дробясь,
стылый воздух рисует дрожащую вязь.
Очертанья внезапно отступят назад,
ещё шаг – их уже не увидят глаза,
и ещё, и ещё – и не вспомнят они,
как свои коротали бездонные дни,
и теперь даже тонкий неровный пунктир
не означит на звуки распавшийся мир —
шаг за шагом, неслышно… И кто же из нас
растворяется в утре прохладном сейчас,
кто истает туманом у края дорог,
кто из нас пережить эту встречу не смог?
Кто из нас не забыл холодящих потерь,
кто из нас? За тобой закрывается дверь.

Нет, и нет, и ещё раз нет,
ничего у нас быть не может.
Отпечатался зыбкий бред
синяком на прозрачной коже.

Наобум, безрассудно – пусть,
чем окончится – безразлично
(я вернусь, всё равно вернусь,
ты поверь, будет всё отлично).

И, немыслим, проляжет путь,
разойдутся мосты и сроки.
(Объяснил бы мне кто-нибудь,
как слагаются эти строки!)

До ключиц, до запястий – в дрожь;
жить – мы раньше так не умели
(ты не знаешь, меня не ждёшь);
всё равно доберусь до цели.

Я дойду, проскользну, как тать,
сквозь опасности-кривотолки,
пусть грозятся меня сожрать
отощавшие в зиму волки;

пусть дожди промочить насквозь,
пусть леса не пустить грозятся —
всё равно – не могу я врозь
и не стану с тобой прощаться.

Как ты будешь меня бранить!
Но послушай, такое дело:
я о стольком поговорить,
помолчать с тобой не успела!

Не тревожься и не грусти,
ведь никто на земле не вечен;
верь: меня будет Бог вести
и беречь – ради этой встречи.

Ткнуться носом тебе в плечо! —
разве многого я просила?
Боже мой! – никогда ещё
не жила я с такою силой!

Не видала сибирских рек,
в городах, взаперти, острожно
закольцованный длила бег
и не знала, что всё возможно.

Впереди – целый век пути,
но ложится тропа под ноги;
подожди меня, подожди
в безоглядной моей дороге.

Неясный звук разбудит в час ночной:
настойчивы, мучительны повторы…
Не отмахнись, задёргивая шторы —
прислушайся и форточку открой.

Скрипит ли ставень или снег метёт —
тревожное нахлынет ожиданье.
Внимай, оно послание несёт,
а время не прощает невниманья.

Лишь отвернись – и время хлынет прочь,
в зазоры, лазы, щели, промежутки —
и мимо жизнь проносится, как ночь,
как повороты сквозь окно маршрутки.

Остановись! Я вглядываюсь в мрак,
гляжу ему в лицо, не отрываясь —
и время останавливает шаг,
как на прикосновенье отзываясь.

Когда, покинув берега, мы плыли в край чужой,
оцепенением зимы объялся разум мой.
Спускалась ночь, качался борт, затягивало зрак…
Мне снился сон: моя страна погружена во мрак.
Мне снились те, кто дорог был в те золотые дни —
по одному, по одному срывались в тьму они.
И бешеный водоворот подхватывал и мчал,
и билась мутная волна о каменный причал.
Мне снилась череда разлук, тоскливый женский вой
и чей-то профиль в небесах светился надо мной;
холодный госпиталь в тифу, и вереница тел,
огни вокзала; снился брат, ведомый на расстрел.
И просыпаясь каждый раз, в зубах сжимая крик,
я ощущала, как разрыв немыслим и велик,
как молча уходя в закат, уносят корабли
невозвратимость и тепло утраченной земли,
как ноют где-то под ребром прошедшие года
и как наотмашь гулко бьёт словечко «никогда».

Время накатывает – неудержимо и всепоглощающе,
как волна,
разом смывая мои песчаные крепости,
все страхи мои, все встречи, надолго отложенные, —
и я задыхаясь, захлёбываясь тоской,
отплёвываю осколки ракушек,
песком на зубах скрипящие,
мелкие камушки, водорослей обрывки,
силюсь бежать, из воды вырывая ноги —
в отчаянной жажде успеть самое главное —
слово сложить, нарисовать рассвет,
увидеть родные лица,
сказать: «люблю»…

Нежнейший свет струится сквозь листы
и жмурится разнеженное утро,
и беспечальной плёнкой гладь воды
отобразит оттенки перламутра.

Я вспоминаю Петербург зимой,
снег, тяжело свисающий с ограды,
тревожность неба и метельный вой
или Невы немёрзнущей раскаты.

Я вспоминаю. А вокруг шумит
под щебет птиц неумолчное лето
и запах кофе в воздухе разлит,
и неумело плачет скрипка где-то…

На улице, пронизанной насквозь
прохладой, ленью, диким виноградом,
мне чудится, что я – случайный гость,
смутившийся недоуменным взглядом.
Я лишний здесь, где жимолости цвет
как россыпь звёздочек усеял пол кленовый,
увил веранду – и как будто нет
ни сожалений, ни прошедших лет,
ни горечи, ни времени примет,
ни нас самих – лишь утра тёплый свет
и Петербургский снег лиловый.

Каждый сходит с ума как умеет, не больше.
Прозрачная осень
заплетает объятья в косы и слово «вечность»
растирает в руках, как последний зелёный листик.
А давай говорить за себя —
я боюсь, это всё, что мы можем.
Даже если напрасно – так хотя бы всё-таки честно.
Объясни мне только: зачем ничего не знаем?
Неужели горячие волны не нашей боли
как прибой – бессмысленно чем попало играют
и, на берег выбрасывая измочаленные ошмётки,
тянут мокрые руки к душам бессильно-гневным?