Любовь Сушко - Соната снегопада. Лирика разных лет

О как же он любил и ненавидел

Князь Ярослав, и только мрак и небо

Над головой и рядом, и какая

Любовница приблизиться в тот час,

Когда княгиня, полночь рассекая,

Уносится, и так сердца стучат.

А если он погонится за нею,

Служанка тихо за спиной хрипит.

И лишь луна выходит все смелее,

Беглянок в этом мраке осветив.

Она была свободна и прекрасна,

Она не терпит этой власти вновь.

Княгиня, возвращения напрасно

Ждал грозный князь.

Но их скрывала ночь.

Он так гордился, а теперь лютует,

Погони нет, опять продолжит пир,

И над собою снова торжествует,

Он пил за упокой, и много пил.

– Она мертва, – сказал он детям снова,

И слушали, вздыхая в этот час.

А князь непобедимый и суровый

Все почуял, как сердца детей стучат.

И завтра будет на пиру другая,

Княгиня Ольга канула во тьму.

И лишь луна, во мраке догорая.

Светила ей, насмешливо к нему

Вошла в покои, резко отвернулся,

Забылся князь, и покачнулся мир.

Но он очнулся, снова он очнулся

И солнце ослепительно над ним.

Еще он будет пировать, воюя,

Он будет воевать, пируя вновь.

И он княгиней сделает другую,

И проклянет забытую любовь.

Ее следы растаяли во мраке,

И только тень по гридне промелькнет.

И вот тогда, совсем не помня драмы,

Он снова кубок резко отшвырнет.

Среди снов и стихий снова ангел парил и смеялся,

Снова солнечный мальчик вернулся в истерзанный мир.

Он красиво играл, он уже ничего не боялся,

И архангелы молча склонились во мраке пред ним.

И в стихии огня он казался прекрасной кометой,

Чаровавший, хранивший, и нам помогавший творить.

– Что случилось? Скажите? И ты мне расскажешь про это.

Словно солнечный зайчик, и там он сумел покорить.

И суровые судьи устало смотрели на небо.

И в стихии и буре хранителем станет опять.

Он ли в том виноват, что хотели мы зрелищ и хлеба,

И среди облаков он в хоккей продолжает играть.

Стадион замирает, ему освещая дорогу.

И взлетает все выше, и где-то в тумане парит.

Среди снов и стихий, он любимец сурово Бога,

Звездный мальчик, ушедший из мира страстей до зари.

Нам еще оставаться, и жить с этой тяжкою болью.

Нам бороться устало, и с чем-то мириться шутя.

Только солнечный мальчик, он будет все время с тобою.

Мы его не забудем, и снова резвится дитя.

Он останется принцем, он будет нам сниться порою,

Те прекрасные сны снова счастье и мир принесут.

И орленок блеснет опереньем над алой зарею.

Там, где птицы поют, там, где дивные розы цветут.

Он красиво играл, он уже ничего не боялся,

И архангелы молча склонились во мраке пред ним.

Среди снов и стихий снова ангел парил и смеялся.

Снова солнечный мальчик вернулся в истерзанный мир.

Нам знать не дано, как стихи прилетают оттуда,

Из дивных миров, что навеки укрыты от глаз.

И мечутся где-то, и ждут вдохновенья и чуда,

Чтоб нас чаровать, прорастать неизменно и в нас.

Нам знать не дано, почему они нас выбирают.

В мелодии дивной вдруг вязь прорывается слов,

Понятных едва ли рассудку, живут и пылают.

И видим опять очертания тех островов,

Летучий Голландец несется за Дикой охотой,

Куда-то в просторы незримые, но с высоты,

Веселые музы дают ощущенье полета.

И снова живем, ощущая восторг красоты.

И дивные сны в них вплетаются в час откровенья,

И снова порхают над миром, и ищут нас снова.

Нам знать не дано приближения этих мгновений,

Вот шел и смеялся, и вдруг отрешен и взволнован.

И в миг, когда где-то закат обнимает природу,

И дивные тени то сходятся, то разошлись.

Она с тобой рядом, какому-то богу в угоду

Диктует поэму, бросая то в воду, то ввысь.

Но что происходит, все это полет и паденье,

Там времени нет, и пространство уже без границ.

Стрекозы, цветы, и какие-то лица и тени.

Ты к звездам летишь или падешь яростно вниз.

И вдруг в тишине саксофон или скрипка не знаю.

То слышится скрипка, и вдруг зазвучал саксофон,

И строки стихов, их едва записать успеваю.

И люди отступят, и тени, и блики времен.

И мечутся где-то, и ждут вдохновенья и чуда,

Чтоб нас чаровать, прорастать неизменно и в нас,

Нам знать не дано, как стихи прилетают оттуда,

Из дивных миров, что навеки укрыты от глаз.

И снова в плену маскарада терялась во мгле.

Поэта ждала, а явился безжалостный критик.

Молчит усмехаясь. И тени бредут по земле.

– Вы слишком бледны. – Я бедна, ну чего вы молчите?

Не верит, чудак, а какое мне дело до тех,

Кто счет лишь деньгам все ведет и не знает пощады.

Я слишком бедная, и уже не волнует успех.

О счастье мечтала, да где оно тихое счастье.

И там маскарад, и меня они ждали давно.

Капризны и немы юнцы, а глядят деловито.

И этот старик, от успеха и славы хмельной.

– Да полно, профессор, все это давно позабыто,

И ваши труды, и наряды мои, это прах,

И можно в порыве страстей нынче нам обнажиться.

И стерпят, напишут. И пусть я не ведала страх,

И дико кричат, не молчат, и мы сможем забыться.

Мелькают девицы, и тают в тумане опять.

И каменный лев, все взирает на мир величаво.

– О полно, профессор, ее ли мне нынче не знать,

Но как же ничтожна ученость, и дивная слава.

Пора мне, простите, идите спокойно к жене,

Она вас любила, и может быть в миг расставанья

Заплачет о теле погибшем, душа не в цене.

Да полно скулить об ушедшем, не будет свиданья.

Надеяться, завтра, пустое, давно я мертва,

А чувства иные уже не волнуют, и снова

Печальная музыка, и вдохновенны слова.

И буря в бокале вина, не дано нам иного.

А жизнь маскарад, и не сдернуть мне маску с лица.

Лицо – это маска, и странная боль не проходит.

Вот так и кружились устало в преддверье конца

А что остается? Лишь призраки в полночи бродят..

Под сводами забытого дворца,

Угрюмый шах опять меня встречает,

И в этом сне не разглядеть лица,

Но требует он сказку и скучает.

И знаю я, как он бывал жесток,

Когда его капризы не исполнят.

О тихий ужас, о немой восток,

Но я молчу и ничего не помню.

И где-то там, вдали его враги,