Елена Крюкова - Память

О, если б Время злое загасить
Всей жизнью бедной,
голой, —
как свечу…

Нынче я прощаю всех, кто меня замучил.
Брызнет нимбом яркий смех – звездою падучей.

Вот и мученица я!.. Вниз гляжу, незрима:
Вот и вся моя семья – в небе херувимы.

Ну, а вы, родные, вы?!.. – Жалкие людишки!..
Не сносить вам головы, не казать подмышки.

Выгорел мой век дотла – черною обедней.
За подачкой из горл а я стою последней.

Снегом я – за ратью рать – сыплюсь миру в раны.
Мне не страшно умирать: лисьей песней стану.

Стану волчьей хрипотой, хищной и святою, —
Закружусь над молодой головой златою…

Как завою, запою! Как забьюсь колюче
Я – у жизни на краю – в судорге падучей!

А златая голова задерется в небо…
Слышишь, я жива, жива!.. Сыплюсь белым хлебом!

Сыплюсь черным снегом вниз! Языком горячим
Всю лижу живую жизнь в конуре собачьей!

Всех целую с вышины! Ветром обнимаю!
Всех – от мира до войны – кровью укрываю…

Прибивали ко Кресту?!.. Снег кропили алым?!..
Всех до горла замету смертным одеялом.

Штопка, вязка, птичий пух, шерстяная замять…
Плачет псом небесный дух. Воет волком память.

Сердце – наледь.
Кости – лед.

…В кабаке постылом
Я вливаю кружку в рот с занебесной силой.

И, кругом покуда смех, чад и грех вонючий, —
Плача, я прощаю всех, кто меня замучил.

Мы вся семья слепые. Мы по миру идем.
Пока мы все живые. Под снегом и дождем.
На ощупь жму медяшку. И языком лижу.
Оглодки, кости, кашку в котомку я сложу.
На матери наверчен мохнатый ком платков.
Медведи мы, наверно, да нет у нас клыков.
Заплата на заплате. И пятка так боса.
Подайте, тети, дяди, серебряны глаза!
Подайте ближе блюдо, а выхвачу я сам.
Огрызки – это чудо, и чудо – стыд и срам.
И чудо – все не видеть, в дрань кутаться, дышать,
Цыпленка не обидеть и близ ларька стоять,
Стоять близ яркой лавки, где богатеи жрут…
Вдыхать, навроде шавки, и чуять: все умрут.
И мы: отец в отрепьях, мать в затрапезке, я —
Земли великолепье, небесная семья —
Счастливые, слепые, умрем зимой, во сне,
Когда снега косые, в серебряном огне.

Вы ешьте, пейте сладко. Обиды не держу.
На мир босою пяткой я нежно погляжу.
А мир простой, жестокий, ожог, – как от огня,
Как вбитый гвоздь – до срока, как голая ступня,
Как два – на роговице – отчаянных бельма,
Как под рогаткой – птица, сошедшая с ума.

…Овидий, я тебя так слепо вижу —
Так: лысым камнем сквозь стекло воды.
Телега скриплая. И бык кроваво-рыжий
Тебя везет, вывозит из беды.
Ну ты и влип. Лоб белым терном крупка
Лед я ная обвила. Кровь течет.
Ты – кости-кожа. Шаг по снегу хрупкий.
Наст выдержит. Не танец, не полет.
Сшил кожаный колпак себе иголкой,
Похищенной в избе: дрожит губа
Скифянки старой. Песнь заводят волки.
Уж ведаешь в рыбалке, мукомолке.
Снег лепит в грудь. Судьба. Опять судьба.

Веселая судьба!.. – скрипи зубами.
Завидная судьба!.. – достань из губ
Застывших – свист. Соленый, меж снегами
Зверь моря спит. И дышит.
Вот изгиб
Зеленой кожи дрогнул – и брезгливо
Пошел, поплыл, смарагдом над стопой
Босой – завис… Да, хлебом люди живы.
И ты, старик, изгой, – пока живой,
Пошарь за пазухой, за кожаной подкладкой,
Достань кусок, слежал, колюч, тяжел, —
О, хлеб Любви!.. – ешь, плачь, с ладони, сладко… —
…хлеб Родины!.. – дух в ноздри не вошел —
Копьем вонзился – под ребро – навылет:
Язык, зачуй, – шершавая рука, —
Старик, твой лоб Борей пилою пилит,
А снеговые лохмы – близ виска
Трясутся на ветру, – глотай свободу,
Грызи и нюхай счастия ломоть!
Настанет ночь. В заливе нету брода.
И лед. И грязь. И тьму не побороть.
И ты один, в плаще, что сгрызли мыши,
Стоишь на мерзлом, бычьем берегу,
Хлеб в рот пихаешь, плачешь и не дышишь,
И слезы замерзают на бегу
В русл а х морщин, в оврагах щек голодных, —
Ты отираешь голой их рукой,
Седой мужик, Овидий, раб свободный, —
Хлеб на зубах, посыпанный тоской,

Скрипит; скрипит, заснежена, телега;
Скрипит больной, изношенный хребет.
О, ешь свой хлеб любви под кровом снега.
О, пей из моря соль, пока – поэт.
Пока твой гроб не волокут по брегу.
Пока не сыплют в яму горсть монет.

Этот сон мне приснился не зря.
Этот сон мне приснился недаром.
…Император сидел предо мною, горя
Шелковьем, ярко-алым пожаром.

Змей из золота – трон сторожил.
Где павлины, а где опахала?..
Нищий, скрюченный дрожью до пламенных жил,
Понял я, что душа жить устала.

Он разжал свой запекшийся рот,
Пересохший меж вин и лимонов.
Процедил: – Ты мой нищий, подземный народ.
Я – звезда твоего небосклона.

Ты голодный. Меха съел червяк,
И гиматий порвали шакалы.
И во все времена будет истинно так.
Ты бедняк. Плоть твоя жить устала.

Я пресыщен, и розова ткань.
Ярче света зари эти складки.
Что умеешь ты, дикая, пьяная рвань?
Обезьяньи прыжки да колядки?!

Распевать под забором псалмы?
Клянчить черную сохлую корку?
Да у звезд – попрошайкой суконным – взаймы
Жизнь канючить, вертеть, как опорку?!..

Царь я твой!.. прочь, мерзавец и раб..
Ишь, подумай, Овидием звался!..

И пополз от царя, будто маленький краб,
Я, что пел, пил вино, целовался,

Я, что был себе Царь или Бог
Там, на ложе, где листьями мяты
Пахли груди, – а левый, от сердца, сосок…
…Вот я – скрюченный, грязный комок,
Вот – владыка в виссонах проклятых.

И вцепился когтями я в шелк,
И в зарю я зубами вцепился,
И, пока не набросился бешеный волк,
Я кричал и стихами молился!

И горел плащ кровавый царя
Над лохмотьями с запахом сала,
И вставала душа, как над снегом заря,
И о жизни и смерти кричала.

Я верю: ты сильный. И руки твои —
И мышцы твои – и ключицы твои —
Бугрятся огнем. В дырьях драный хитон?!
Не дыры то – звезды: вот Лев, Орион.
Ты сильный, Овидий. Я вижу: крыло
Заместо лопатки влачишь тяжело.
Поэт и мужик. Поднебесный ты пес.
Почти Божество. Я ослепла от слез,
Но вижу: все ребра свои обнажил —
Узорочья вздул изумляющих жил —
Канатные все сухожилья напряг —
Пил из бурдюка, спал меж грязных собак,
А нынче – восстав! – вознесясь в полный рост! —
Ты море воздымешь, отделишь от звезд,
Ты твердь отрываешь от злата воды,
Зенит разбиваешь на комья слюды,
На сотни улыбок, и губ, и зубов,
Что дарят любовь, что кусают любовь,
Что сердце грызут, что проклятья хрипят… —
На бездну алмазов, что кровью горят!