Виктор Балдоржиев - Nova vita

В ареале моём – только атавизмы:

И луна над старым садом не забыта,

А деревня еще смутно помнит измы.

Говорят здесь о душе, а также – чести,

Поминают часто бога или чёрта,

И не смотрят телевизор, даже «Вести».

Словом, люди здесь совсем иного сорта.

И ни выжечь, и ни вырвать этих фактов,

В новом веке странно видеть человека:

Он не знает меморандумов и пактов.

Для чего ему опека, ипотека?

Ни к чему ему помешанный мессия,

Бюллетени, урны, выборы, кабина…

Что такое «Справедливая Россия»

Раз «Единая Россия» – не едина?

Отчего-то понимают здесь превратно

Жизнь элиты или разных депутатов:

От Госдумы до Гулага и – обратно,

Губернаторы – ворьё или из катов…

Если здесь родился и не пригодился,

Значит, ходит в бизнесменах или урках.

Если кто-то долго в умного рядился,

Со всем родом он останется в придурках.

Почему-то сохранилась здесь природа,

Избы, дым печной, ни смога, ни тревоги.

Если кто-то, как-то, вышел из народа,

То обратно не найти ему дороги.

Ни к чему ему убогая деревня,

Где Емеля на простор глаза таращит.

Не растут нигде корнями вверх деревья,

И никто добро в могилу не утащит…

Уложу я снова вещи в чемоданы,

Почему-то подступают к горлу слёзы:

На рассвете мне привиделись туманы,

Свежий снег и кони в искрах от мороза…

В интернате, ах, простите, – в Интернете,

Мы в корзине, ах, простите, – в паутине.

Лихо бэтмены лихачат в Литсовете.

Новый Pushking не замечен по причине –

Старый Пушкин не прочитан хорошо…

Лихо бэтмены строчат и заполняют

Разудало паутинный мир томами.

Новый Pushking снова старого читает,

Озабоченный строкою и долгами,

Ощущая лишь беспомощность свою…

С каждой книгой он все меньше понимает,

С каждым долгом все стареет и мудреет.

С каждой подлостью все больше прозревает,

Но однажды вдруг прозреет и созреет:

Мудрость мира – есть безумие его…

Столько сгибло поэтов на поле, что ликуй, воронье, и пируй!

Испражняйся стихами на воле. А не можешь – у мертвых воруй.

Благо много они написали, не успев напечатать, издать.

Кто-то лучше напишет? Едва ли! Это ж надо сперва прочитать…

Так случиться должно было, верно, я и здесь отступать не привык:

Истощился еврей беспримерно, русский свой забывает язык,

Что-то каркают вороны в Webе, а в журналах сороки трещат.

Я слабею! Пикируют с неба воронята и тьмы сорочат…

Будет холодно, голодно, худо. Отвернутся (подумать!) враги.

Ни в какое не верю я чудо, но взываю тебе – помоги!

Помоги мне собрать свою волю, помоги мне окрепнуть душой.

Я – последний монгол в диком поле, со своей закаленной строкой.

Чуткой мыслью Орда одарила, а затем одарила Москва:

Вместо скучно-незвучного била колокольные дала слова.

И отправила в поле людское, наказав: сохрани, сбереги!

Все кружит воронье. И с мольбою обращаюсь тебе – помоги.

Александру Александрову,

поэту и боевому офицеру из довоенного Цугола

Помните хозяйственную сетку, наш советский полный соцпакет?

В ней несли соседи и соседки: соль, муку, картошку, cabernet,

Книги и капусту, баклажаны, валенки, стиральный порошок.

Сетка, незаметная в кармане, а вмещала, чуть ли не с мешок.

Нынче в сеть вмещается планета, вся земля – китайский огород.

На просторах славных Интернета облегчён от тяжестей народ:

Долга, чести, родины, заботы… Раздробилась жизнь на много тем.

У кого-то вовсе нет работы, у кого-то – совести совсем…

Раз свобода, значит, окна в клетку: думал, озирая я Москву.

Вспоминал хозяйственную сетку, и увидел сетку наяву:

У метро «Охотный ряд», где пиво и галдят на разных языках,

Шел старик. Степенно, терпеливо нес он сетку в старческих руках.

И свисала сетка, тяжелея, из всех дыр торчали углы книг.

И смотрел, о чём-то сожалея, этот удивительный старик.

Видно: жизнь его прошла по сводкам, выправка военная с войны.

Я читал по орденским колодкам боевую летопись страны…

Продавал он книги, и в «Охотный» дошагал с «Кузнецкого моста».

– Я, – сказал мне, – офицер пехоты, начинал оттуда, где Чита,

Там Онон и Цугол, гарнизоны. Бил японцев, немцев, брал Берлин.

Этот мир, земляк мой, полигоны, где тебя пытают до седин.

Сетка эта, паря, не простая, в ней вся жизнь родимой стороны.

Ну, бывай… И, молодо шагая, он ушел, как призрак старины.

Я купил все книги, сетку – тоже. В книгах тех – ургуй и сарана…

Был старик поэтом. Я, похоже, заплатить не смог ему сполна.

Откуда эти звуки, веселый хоровод,

Как быстры ноги, руки, что это за народ?

И что это за пляски, все здравые притом!

А в звуках дивных ласки овеяны теплом.

Какие хороводы ведут вокруг огня

В гармонии природы, монистами звеня!

Какая ночь густая, какая тишина,

А степь вокруг родная луной озарена…

Костёр горит сильнее, быстрее хоровод,

А ночь еще темнее, качается, плывёт…

И чей-то голос дивный, на сердце так светло,

Такие переливы, что душу унесло

На небо, где ты не был, там нет уже земли…

Оттуда дети неба на праздник свой сошли!

И плакал ты, гадая: неужто чудный сон?

Но слушай – голос, тая, уходит в перезвон.

И тает, тает в далях зовущий в небо звук.

А ты в своих печалях все ищешь утром круг.

Неужто не понятно, что минула пора.

В степи чернеют пятна вчерашнего костра…

Но что ж, начнем с тобой беседу.

О политическом прогрессе?

Оставим это домоседу,

А также – радио и прессе,

Где все помешаны на мессе.

Ты вспомни дивные картины,

Где в небе птичий гам и клёкот,

Озера, реки и долины,

Туман в степи, в тумане топот

И беспокойный чей-то ропот,

И свист бичей. Так на рассвете

Идут гурты или отары,

И солнцем осени согреты

Парят дворы, поля, кошары.

Там журавлей даурских пары!

Они летят, летят над ними

И машут плавными крылами.

Их нет совсем над городскими,

Такими чуждыми, домами,

Где все повязаны долгами…

Что ж плачешь ты, какие беды

Тебя в квартире настигают?

Какой ты ждал еще беседы –

Банкеты, бабы и обеды,

Интриги, жалкие победы?

Жаль, журавли здесь не летают…

Средь сырости и смога

Затеряна дорога,

Которая от Бога

Дана с рожденья мне…

Ах, сколько вокруг блуда,

А с ним сырого люда.

Мне ставят вина, блюда.

Но это в стороне

Моей дороги главной,

Единственной и славной.

А я совсем бесправный,

И не с кем мыслить, петь…

Вокруг меня блуждают,

Сжимают, обнимают,

Как будто понимают,

Что вдруг могу взлететь…