Мари Панар - Путь к Богу. Пандемониум

Бремя лекаря без пациентов кажется беспричинным…

Понурый стан врача скрывает древа прохладная сень.

Бросает лицо под маской птицы то в жар, то в холод, —

Чума въелась в слабое тело словно бубонная плесень!

Пульс отдается эхом, будто о наковальню бьет молот.

Лик птицы не отпугнул от него «злой дух» болезни, —

Сгинет он, как и другие, в вязкой топи трупных болот!

Судьба его строит супротив жизни смертельные козни.

Удушающая маска в лихорадке им сорвана с фаса:

«Все проповеди Ватикана о спасении лишь россказни!

Не унять Папе народного возмущенного гласа!

У избежавших смерти, чума вырвала сердца и души.

Зрячий в этом ожившем кошмаре отдал бы слепцу глаза!

В волосах копошатся и кусают проклятые вши!

Провались все пропадом! Обрету свободу, умерев!

Чтобы не слышать лживых речей, глухому отдал бы уши», —

И лекарь прильнул к стволу столетнего дуба, остолбенев…

В рассветных сумерках его нашли на том же месте, —

Уходя в одиночестве, присел под кроной и уснул, окоченев.

Близ богадельни сборщик трупов узрел его нагого и в кресте,

И, поместив иссинившую остывшую статую в обоз с телами,

Увезли никогда доктора на лесную опушку, и, забыв о Христе,

В чумной братской могиле без гроба зарыли лопатами…

Полоса сумеречного горизонта проявилась сквозь веки.

Проснулся лекарь! Теперь он – заблудший дух в Аду,

Замкнутый не отпетым в темнице Пандемониума навеки!

Очнулся в мрачной чаще на земле в агоническом бреду

Нагой и замерший, – не осталось даже нательного креста!

Осознание тут снизошло, – попал он в безнадежную беду!

Для неупокоенной души нет страшнее и ужаснее места!

По этому лесу бредут толпы неприкаянных покойников

В сторону реки забвения под редкие удары благовеста…

Так начал свое путешествие в Ад лекарь средь грешников.

По справедливости, иль проведению сюда он попал?

Бредет дух к реке Ахерон, став одним из «паломников».

На него неописуемый и всепоглощающий страх напал

За несчастную его – «прокаженного» судьбу в недрах Ада.

Потухла жизни светоч, – не разожжет теперь и Аида запал!

Здесь, в гниющей обители разложения и смрада,

Картина не так ужасает, как страсти, оставленные в миру,

Где царит процесс духовного и телесного распада!

В несправедливом мире том играет на чумном пиру,

На фоне страждущих и утомленных земной жизнью,

Красавец Аполлон, нежно обняв свою любимицу – кифару…

Умирающий вдовец выбросил мертвую чумную свинью

На зло соседям близ Арагонских Пиренеев, —

У горного пика Ането, в речного устья полынью…

В Европе мрут как мухи короли на радость их лакеев!

В том мире нет никакой нужды, ведь хуже он любой войны.

Посмертная судьба праведников не лучше, чем злодеев!

Разве те, кто посвятили жизнь Богу, такой доли достойны?

Этот вопрос остался бы для разума непостижим,

Если б не дух, кто в муках адских, способен открыть тайны.

Тот дух, которому в Элизиум путь пока недостижим, —

Постигнет мудрость рождения и смерти в Преисподней, —

Он идеей познать истоки мироздания одержим!..

Не сосчитать более мученикам Ада серых дней, —

Время и пространство здесь ирреально искажено.

Тонут души в сгущающейся тьме бесконечных ночей.

В кривом зеркале безликое существование отражено

Этих несчастных, что попали в первый адский круг,

Их остаточное сознание ядом змея за грехи поражено.

Какая несправедливость, что лекаря истощил недуг!

Он поднялся с колен и побрел за остальными мертвецами.

Его не мог остановить даже всепоглощающий испуг!

Во второй круг бредут тени с опущенными лицами…

Паноптикум вобрал в себя все соки благородных кровей.

Здесь собрались и праведники, и блудливые грешники, —

Все те, кто стали в миру живых кормом для червей!

В чертоги дьявола низвержены и божеские приспешники, —

Получив несправедливое наказание, потеряли всякую веру,

А грехоупадшие бормочут им укоры словно пересмешники…

Юстиция выронила из весов справедливости меру, —

Правосудия не знают обреченные на томление в хаосе

Духи, погруженные в бурлящую смрадную серу!

Утопают крики отчаявшихся мертвецов в стенающем гласе.

Лимб стал пристанищем для праведников некрещеных!

Орут и изнывают они в припадках, от судьбы своей в ужасе.

Их неутомимый бич – скорбь против Христа обращенных.

Ни чувств, ни боли они не ощущают, лишь неуемная печаль

Отражена в глазах их, светом пламени Ада освещенных…

Средь тех изнеможённых скорбью душ брел лекарь вдаль,

Сгущающуюся мраком к реке, полной мертвыми водами,

Неся для Харона под языком монеты медяной медаль.

Добрался дух до Ахерона, где неупокоенные скорбят годами,

И, завидев Харона утлый челнок, ринулся к нему с уплатой,

В надежде все же свидеться с своими кровными родами.

Лекарю повезло, – его отпел поп в связи с утратой.

Харон, отпрянув, принял за переправу уплаченную дань.

Взамен забрав медяную монету, не требуя златой!

И сжала гнилое весло костлявая старческая длань,

Сдвинув ладью в направлении противоположного берега…

Наконец дух завидел вдалеке призрачную пристань,

И обуяла его всеобъемлющая трепетная тревога.

Сойдя на твердь, он очутился в эпицентре бури,

Которая лишь для царя Миноса истинная нега!

Здесь все покрыто мглой и не видать в веках зари.

Суровый, но справедливый Минос осуждает грешников,

Поддавшихся сладострастию плотской похоти и дури!

Врач, осознав себя на перекрестке двух кругов,

Предстал пред взором строгим судьи Миноса,

Окруженный грешным шепотом пересудов.

Исполин, обвитый змеиным хвостом, взглянул искоса,

Готовый огласить чумному доктору карательный приговор,

Оглушая громом бушующую пустыню, изрек вполголоса:

«С тобой, врачеватель мора, особый будет уговор, —

Ты отправишься в девятое адское кольцо!

Наведавшись в всевластного Люцифера собор,

Познаешь суть смерти, узрев дьявола истинное лицо».

Так судья Минос изрек свой беспрекословный вердикт,

Посулив по достижению цели пропуск в Чистилище!

Укутался в девять змеиных колец и ушел, умаляя конфликт.

Когда-то на седьмой круг осудил он свое грешное детище —

Минотавра, охраняющего степи, населенные насильниками.

Существо, что имеет морду тельца и человеческое туловище!

Сторожащее три пояса: и Лес самоубийц с его висельниками,

И Флегетон, где тираны кипят под надзором кентавров,

И пески, где святотатцам не спастись молитвенниками…

Итак, стоящий в полном мраке, не помня света канделябров,