Вадим Шарыгин - Серебряный поэт

Алый шар погружается мягко
В чернобровую ликом волну.
Пахнет крабом рыбацкая лавка,
Подступает луна к валуну…

Приглушённая пляска фокстрота,
Пальцы топят в рапсодиях сплин.
Ждёт под сенью гротескного грота
Оголённая женственность спин.

Благоухая нардом, киннамоном,
Царицей Савской в сумерки сходя
С небес, во сне неугомонном
Застыть сухою каплею дождя.

Обрадовать покой громадой гуда
Столетних елей; еле-еле внять
Пространной странной темноте, покуда
Нисходит звёзд окрепших благодать.

Всем миром слышать мерные тирады
С травинок свесившихся скрипачей.
Душа моя вечерняя, ты рада
Соитию речений и речей!

Чаепитий невинные всхлёбы,
Венских стульев овалы легки;
Наставание сумерек, чтобы
Вдосталь стали слова далеки.

Купы звёзд в глубине чашек с чаем,
Рука об руку – вечер и ночь.
Взгляд взгрустнувший отнюдь не случаен,
И слеза раскатиться не прочь…

Но так медленно слышатся ставни,
Но поёт на душе соловей!
И пролёт облаков – вящий, давний —
Над узорами стихших ветвей.

Всё обволакивал из воздуха возникший,
Нижайший звук – туманом миража.
С немой покорностью возгорбленного рикши
С колосьев ржи слетала солнца ржа…

Жар спал. Спал жаворонок. Видел сон котёнок.
Не скрипнув, погрузилось в густоту —
Крыльцо. Гудок состава шеей длинен, тонок,
Пронзительно озвучивал версту…

Нет, не «ясней и проще» всё, как у Толстого,
А померещившимся, день-деньской, —
Фата-Моргана вечеров! Вовсю готова
Взлелеять оглушительный покой!

Жизнь уткнулась в старость, как волна в песок:
Вспененного шелеста пропажа.
Лишь крылом парящим белый день высок,
Пресной стала суша, море даже.

Воспалённый влажным солнцем звук шагов,
Мачты раскачали взблеск заката.
Под ногами вечер. Всплеск… и был таков
День… И ночь бессонницей богата.

Сном залатанная явь. Глава на грудь.
Грохот тишины, душа солёна.
Хочешь, помни всё, а хочешь – позабудь…
Хватит на глубокий вдох силёнок!

Завтра снова в море волн и гладких дум:
Отмель золотистая и львята, —
Будто кадры киноплёнки, в сонме дюн —
Кромка сна, благословенна, свята

Данность моря – ослепительная гладь.
Львята стали львиной долей смысла.
Хочешь, берег онемевший трогай, гладь,
Высмотри, как тень звезды повисла!

Не жестока старость, простынь не жестка —
Мягкий шелест старой газетёнки.
Словно птахи голосочек ввысь, с шестка,
Ветер в хижине попутный, тонкий.

Как же он верит, как смотрит в него,
Любит его, старика своего!
Бледная бедность, вовсю нищета…
Звёзды на небе. Он их не считал.

Воздух залатанный. Возглас. Кровать.
Сердцу доверено громко кровить.
– Не уходи, просыпайся, старик! —
В самой груди разгорается крик.

Чем бы помочь, сгусток кофе, дымок,
Нет, он не будет один, одинок!
Только прогнать бы из горла комок,
Снасти с рассветом – руками помог.

Юность старела. Взрослея, заря —
Вторгнулась в слёзы сквозь пальцы, не зря
Приняты муки – победа за ним!
Мальчиком плачущим, солнцем храним

Спящий старик, укротитель морей.
Борозды страшных ладоней согрей,
Солнце солёное! Снящимся львам
Снится, возможно, подножный Ливан…

Как же он смотрит сквозь ночь на него,
Впавшего в сон старика своего!
Завтра настанет и в море, вдвоём.
Медленно тщит тишину окоём.

Береговая линия огней.
И кобальт глубины, и перламутр,
И жемчуг раковин распахнутых видней,
И ветер одухотворённо мудр…

Взлетают рыбы над волной, сюда
В горнило страсти правь, старик, тяни
Ослепший взгляд! Как будто бы слюда,
Даль расслоилась в солнечной тени.

Уже который день… внахлёст… внатяг…
Величественно ярок небосклон.
И паруса вздымающийся стяг,
И море, взявшее судьбу в полон.

Костями рук сдержавши бечеву…
Пучина вдоль бортов. Оскал акул.
И сукровица моря наяву,
И радостных отчаяний разгул!

Береговая линия огней.
И море неба под рукой, прилечь…
И в свете фонаря слегка видней
Губами шевелящаяся речь.

А сердце кровью залито! Взгляд сквозь весну слепой —
В родную грусть за тридевять земель ушедший, эх, в Москву бы!
Боюсь вспугнуть, – как будто лань пришла на водопой, —
Минута счастья… Если есть какое счастье у Гекубы.

Бежать! Оставить всё, стремглав, по лепесткам в ночи,
По звёздным у́глям – раскалённый холод жжёт, и пусть, за ставней
Приотворённой в память – свет. Ты только не молчи,
Живущий вместо нас в стране исчезнувшей, давнишней, давней,

Даст Бог, всё сбудется, всё будет хорошо, веди
Рукой нечаянной по бело-розовой волне пахучей!
Необозрима даль. Что ждёт нас? Лучшее? Конечно. Впереди:
Омытый сад; такой улыбчивый, как рот младенца, случай.

Вставать чуть свет, трудиться до зари, влюбиться в путь
И не желать иного – В омут неба, поминай как звали!
И будто в дом родной, в распахнутый подснежник заглянуть.
Стоишь, букет к груди, жнёшь дождь, на Александровском вокзале…

…На сцене речи не смолкают – царствует гортань.
Кидают в зал сухие искры, ждут пожара лицедеи.
…Эй, вечер, хватит, развалился тенью, перестань!
Весомый занавес настал, глазами зрителей владея.

Да …вечера —
До вечера осталась малость. Вот ведь, давеча…
А глянь, тому назад уж минул год иль полтора, и боле.

Все мы качаемся огнём, вот здесь лампадка – эта, та́ – свеча —
Рутина пышная и затхлая – «салоп соболий»…
Пауза
О, как же русской мысли строй возвышен,
А путь – куда-то под откос, в тартарары и по наклонной.
И слёзы в дождь в саду, и капли вишен
Застыли в воздухе, и багровеют вдосталь… Ив поклоны