Владимир Ильичев (Сквер) - Капслог

Скорей бы уже зима.
Ни грязи, ни псу клещей,
ни дуры-жары клейма
на коже моих плечей.

Весна, лето, осень – мне
совсем не трёхглавый враг,
я просто иду к зиме,
страхованный парой краг.

А краги мои – кожзам.
Для вида. Что есть, что нет.
И я понимаю сам,
почём после шага след.

Немая порука льдин
мне тоже как день ясна,
ещё запою поди —
«скорей бы уже весна».

Но я ли сейчас ропщу
на пёстрый земной настил?
Мальки не боятся щук —
настолько, чтоб не расти…

Лес не пахнет грибами…
Негустой и пустой.
Для природы мы в бане,
в бане, в «том», а не в «той».

Потому что косячим.
И грубим, и флудим.
Я живу полузрячим,
потому – нелюдим.

Поднимаются веки,
осыпается пыль,
три минуты – не фейки,
педалирую билль.

«Предлагаю подумать»,
потому – халтаксан.
Ничего. Много шума.
Ну, подумаю сам.

Скоро ливнем осенним
пыль размоет! Ей-ей…
Словно летом-спасеньем
было мало дождей.

Парюсь мысленно в бане,
в бане, в «той», а не в «том».
Лес пропахнет грибами,
я построю в нём дом.

Мотала плёнку «Астра», и пел Высоцкий мне,
раскатно, громогласно – о гиблой тишине,
о тупиковых душах по типу катакомб,
я слушал… было нужно услышать о таком.

Прошли солдаты-годы в казённых сапогах,
цвета моей природы под серость затоптав,
а я терпел, я помнил о душах-тупиках,
засёк тогда на корне: иначе тут никак.

Настал бедлам полнейший на шарике моём:
трындит совет старейшин – о старом, о своём,
и ни о чём базарит по скайпу молодёжь,
но средние сказали: с баблом не пропадёшь.

Наотнимал бумажек, ценимых как «бабло»,
на яхту, больше даже, запас не западло,
а море – море пены, а чайки всё тощей,
так понял, что яхтсмены живут за счёт врачей.

Я начал жить иначе. Я никого не ем.
Помойку обозначил под Зе́ро-Вейст-Эдем.
Не надо мне «про ща́вель». Найдите-ка хоть прыщ.
Вас, может быть, прощали, на фоне адских пищ…

Нет, не был он вега́ном, из «Астры» мужичок,
но не был и поганым хайлом заради щёк,
свежо, резонно, ясно – о чистой вышине —
однако ж, громогласно, хрипел Высоцкий мне!

Не так и холодно в России,
как птицам дояры бухтят.
Нет по окраинам бразилий.
Нет на реке зимой утят.
Бывает, сказочный морозец
реально кости проберёт,
ну так не суйся, инородец,
коли душа не терпит лёд.
Большая Родина – планета,
Россия – точный ареал,
моя… люблю её за это.
Я все года здесь примерял.
И все сносил. А сколько будет?
А сколько будет – сплошь мои!
Я здешний, путь мой сладко труден,
соль тоже местная… ну и?
Мне если холодно в России —
то лишь от взглядов ледяных:
то живодёрка, то насильник,
то мистер Бух, то леди Пых…
Но это пришлые ребята,
они – не русские в душе,
Зима ни в чём не виновата.
Зима, зима, зима уже!
Опять сложна простая рифма,
как белый снег на серый лёд,
а Игорёк не сбавил ритма,
и Дарья вешнее споёт.

Я старый человек
с лихим военным прошлым,
а также трудовым —
не менее лихим…
Дожил до соцопек
и, как подумать можно,
судьба сказала «Вы»,
все козни далеки.

Пожалуй, так и есть,
коль новый век разменян,
ещё бы, даже власть
тыщонкой помогла,
и это дар не весь,
меня же очень ценят:
нисколько не скупясь,
мне дарят «Бла-бла-бла».

Такой сертификат
на скидку в магазине,
и книжку, переплёт —
что надо, высший балл!
«Не дали ни фига!» —
скрипит мороз предзимний,
скрипит и поддаёт:
«За что, мол, воевал?»

Я старый человек
с лихим военным прошлым,
а также трудовым —
не занимайтесь им,
а мне оставьте снег,
непачканый, как должно,
глава и замглавы,
идите… в магазин.

Непревзойдённый полководец —
ты всё, что мог, завоевал,
всё, в том числе отдельный оттиск,
а то и полностью журнал.

Журнал замеченных событий
для еле видящей толпы,
тебя вовеки не забыть ей,
ты брал её… но толк-то был?

Тебе припишут больше крови,
чем ты фактически пролил,
припишет каждый, кто виновен,
кто сам купается в крови.

Тебе припишет больше славы
всяк тот, кому рабы под стать.
Мир гоминид, на разум слабый —
себя продолжит побеждать.

А я умерил аппетиты,
делился опытом с толпой,
но мне сказали: «Да иди ты».
Бог с ними… с нами… и с тобой?

Чего хотел ты, быстрый воин
скача за временем седин?
Однако ты уже спокоен,
с врагами лютыми един.

Говорят, что народ мой – тёмный
Не согласен, отвечу – нет,
потому что в глазах Матрёны
изумительный спрятан свет.

Говорят, что народ мой – пьющий
Не сказал бы, не факт сие —
что Семён проспиртован пуще,
чем заморских кровей месье.

Говорят, что народ мой – рабский
Свежесть фразки – не «намба ван».
Ай, случайно флажок Небраски
о подкорку порвал Иван.

Говорят, что народ мой – шлюший
но Мария – в своей избе…
Говорят, кур доят. «Не слушай» —