Дарья Михеева - Листва. Журнал-студия «Вологда»

Поймать солнце

Во-первых, я люблю лето, тепло, жару.

Мой знак – Лев, планета – Солнце, стихия – Огонь. Я наслаждаюсь жарой: сухой ли жарой степи, пылью проселочной дороги, желтыми лицами подсолнухов; влажным ли дыханием теплого моря, блестящими солеными брызгами, оставляющими через минуту белые круги на коже; редким ли северным теплым днем, когда можно снять рубашку. Люблю горячий асфальт, прилипающий к подошвам, сухие сосновые иголки на теплом желтом песке, открытые окна домов.

Многие любят лето, но не любят жару, а я люблю. Приятно плавиться на самом солнцепеке, подставлять теплу свою тонкую кожу, высохшую и смерзшуюся за нашу долгую зиму, с октября по май. Лета так мало, всего три месяца, а если по-настоящему – не всегда и один месяц набирается в сумме. Настоящие теплые дни раскиданы, размазана одна порция лета тонким слоем на три куска, как в этом году. Плохой год.

Говорят, любишь то, чего мало, но нет: я прекрасно чувствую себя, например, в том же Египте. Особенно приятно, что ночью тоже тепло, не надо закутываться в носки и одеяла, прижиматься к печке или батарее, не надо все время пить чай, грея руки об чашку, нос над нею, и себя изнутри. А днем в этих жарких странах сущее блаженство, хотя и приходится сильно щурить глаза, так, что приезжаешь в морщинистых полосках загара. Зато все тело впитывает лишние градусы с благодарностью и любовью и с наивной надеждой: вдруг помогут зимой. Сейчас сижу на дачном крыльце. Хотя на градуснике всего +15, босые ноги мерзнут, нос холодный, но предпоследнее августовское солнце светит мне прямо в живот, светит и греет, а я хочу поймать его побольше и не ухожу в дом.

Г. А. Щекиной

«Музейный смотритель относится к категории технических исполнителей…» Из должностной инструкции

***

– Доброе утро, дорогие телезрители! В адрес нашей телепередачи поступил вопрос от Пересветовой Екатерины из города Пермь: «Уважаемый владыка! Почему так часто в церкви звучит слово „раб“, причем в положительном смысле? Мне кажется, что быть рабом, даже Бога, нехорошо».

Борис Егорыч внимательно смотрел на экран. Он получал необъяснимое удовольствие от голоса и от облика ведущего, от его неспешной манеры рассказывать о самых важных и трудных вопросах. С каждым словом пастыря в сердце входила благодать, уверенность в своих силах, расклеенная жизнь склеивалась, а душевные раны заживали.

– Церковь христианская сыграла огромную роль в разрушении рабства. Хотя христианство никогда не выступало с политическими программами и никогда не обращалось с призывом бороться с рабовладельческим строем, само по себе христианское послание было настолько противоположно идее рабства, что в конце концов с победой христианства разрушилась и рабовладельческая Римская империя.

Не все слова пастыря Борис Егорыч принимал на веру. Он видел и понимал сильные и слабые стороны религии, блеск и нищету ее истории, много размышлял об отдельных событиях и явлениях: мученичестве первых христиан, крестовых походах, испытаниях советского времени. Наверное, его раздумья касались только поверхности на водной глади сокровенных знаний, но он мыслил так, как умел: где-то соглашаясь с услышанным или прочитанным, где-то делая самостоятельные выводы, а где-то отказываясь заглядывать за стену противоречий.

– Господь не называет своих последователей рабами. Напротив, он говорит, что вы не рабы мне, а друзья, потому что раб не знает воли господина своего, а вы знаете мою. Значит, слово «раб Божий» – это то, что сами люди придумали, сформулировали. Почему же в церкви так устойчиво используются эти слова? Христиане называют себя рабами Божьими в том смысле, что считают идеалом для самих себя исполнение воли Божьей. А воля Божья благая и совершенная, как нас учит Священное Писание. Значит, исполняя благую и совершенную волю Божью, мы достигаем благости и совершенства нашей жизни, раскрываем свой потенциал, возвышаем свою личность.

«Я не раб, – подумал Борис Егорыч, – и хочу достичь благости и совершенства».

Его отношения с церковью не были идеальными. Каждый раз, когда Борис Егорыч сталкивался в храме с чем-то, что противоречило его представлению о Боге, он уходил оттуда и не возвращался. Как правило, его волновало неуважение к человеку, проявлявшееся в поведении людей, прислуживавших в церкви, или даже священников. То старушка нагрубит в церковной лавке, требуя от посетителя точной платы за свечу. То поп на исповеди слишком строго спросит о прелюбодеянии, о котором прихожанин думать думал, но считал борьбу с этими мыслями личным делом, пока что успешно выигранным у беса-искусителя. То однажды встретил одноклассника, который слыл шпана шпаной, а теперь пошел во власть и приезжал на дорогой машине поговорить с духовником; священник встречал его не без пиетета и по-отечески журил, заигрывая с «большим человеком».

Все это нарушало настрой, с которым Борис Егорыч подходил к храму, готовился войти в обитель Бога и попросить прощения за свои грехи, сомнения и поступки, казавшиеся неправильными. Вскоре все местные церкви лишились своего прихожанина.

Борис Егорыч, как ему казалось, честно искал духовное пристанище и долгое время не находил. Внезапно таким храмом для него стала телепередача, в которой пастырь произносил удивительно точное и верное слово. «Я верую», – хотелось сказать после каждой программы, и Борис Егорыч так говорил.

***

Борис Егорыч работал смотрителем в местном музее, расположенном в бывшем соборе. Здание поражало своим внешним видом: оно было построено в восемнадцатом веке в стиле барокко, украшено полуколоннами и лепниной. Внутреннее помещение отличалось прекрасной акустикой, здесь, в окружении экспонатов, часто проходили концерты.

Экспонатами были иконы, хорошо сочетавшиеся с духовной и другой классической музыкой. Среди всех образов, рожденных в разные века, Бориса Егорыча привлекал один, рядом с которым он старался проводить как можно больше времени. Это была самая старая икона из собрания музея, датируемая четырнадцатым веком, – «Богоматерь Умиление». Сохранился только красочный слой на центральной доске – лики Марии с Младенцем и частично их руки и одежда. Огромные глаза Богоматери, зеленоватый колорит иконы производили на смотрителя глубокое впечатление. «Каждый раз – как первый», – любил повторять Борис Егорыч, когда утром заходил в алтарное пространство, где выставлялась икона, включал свет и вглядывался в образ. Как ему казалось, «Богоматерь» и место вокруг нее – апсида, конха – источали истинную благодать, какую он не встречал нигде прежде. Разве только при встрече с пастырем во время воскресной телепередачи.