Владимир Маяковский - Поэмы (1922-февраль 1923)

Звонок от ожогов уже визжит,

добела раскален аппарат.

Больна она!

Она лежит!

Беги!

Скорей!

Пора!

Мясом дымясь, сжимаю жжение.

130 Моментально молния телом забегала.

Стиснул миллион вольт напряжения.

Ткнулся губой в телефонное пекло.

Дыры

сверля

в доме,

взмыв

Мясницкую

пашней,

рвя

140 кабель,

номер

пулей

летел

барышне.

Смотрел осовело барышнин глаз -

под праздник работай за двух.

Красная лампа опять зажглась.

Позвонила!

Огонь потух.

160 И вдруг

как по лампам пошло куролесить,

вся сеть телефонная рвется на нити.

-67-10!

Соедините! -

В проулок!

Скорей!

Водопьяному в тишь!

Ух!

А то с электричеством станется -

160 под Рождество

на воздух взлетишь

со всей

со своей

телефонной

станцией.

Жил на Мясницкой один старожил.

Сто лет после этого жил --

про это лишь -

сто лет! -

170 говаривал детям дед.

- Было - суббота...

под воскресенье...

Окорочок...

Хочу, чтоб дешево...

Как вдарит кто-то!..

Землетрясенье...

Ноге горячо...

Ходун - подошва!.. -

Не верилось детям,

180 чтоб так-то

да там-то,

Землетрясенье?

Зимой?

У почтамта?!

Телефон Протиснувшись чудом сквозь тоненький

бросается шнур,

на всех раструба трубки разинув оправу,

погромом звонков громя тишину,

разверг телефон дребезжащую лаву.

Это визжащее,

190 звенящее это

пальнуло в стены,

старалось взорвать их.

Звоночинки

тыщей

от стен

рикошетом

под стулья закатывались

и под кровати.

Об пол с потолка звон_о_чище хлопал.

200 И снова,

звенящий мячище точно,

взлетал к потолку, ударившись об пол,

и сыпало вниз дребезгою звоночной.

Стекло за стеклом,

вьюшку за вьюшкой

тянуло

звенеть телефонному в тон.

Тряся

ручоночкой

210 дом-погремушку,

тонул в разливе звонков телефон.

Секун- От сна

дантша чуть видно -

точка глаз

иголит щеки жаркие.

Ленясь, кухарка поднялась,

идет,

кряхтя и харкая.

Моченым яблоком она.

220 Морщинят мысли лоб ее.

- Кого?

Владим Владимыч?!

А! -

Пошла, туфлею шлепая.

Идет.

Отмеряет шаги секундантом.

Шаги отдаляются...

Слышатся еле...

Весь мир остальной отодвинут куда-то,

230 лишь трубкой в меня неизвестное целит.

Просветле- Застыли докладчики всех заседаний,

ние мира не могут закончить начатый жест.

Как были,

рот разинув,

сюда они

смотрят на Рождество из Рождеств.

Им видима жизнь

от дрязг и до дрязг.

Дом их -

240 единая будняя тина.

Будто в себя,

в меня смотрясь,

ждали

смертельной любви поединок.

Окаменели сиренные рокоты.

Колес и шагов суматоха не вертит.

Лишь поле дуэли

да время-доктор

с бескрайним бинтом исцеляющей смерти.

250 Москва -

за Москвой поля примолкли.

Моря -

за морями горы стройны.

Вселенная

вся

как будто в бинокле,

в огромном бинокле (с другой стороны).

Горизонт распрямился

ровно-ровно.

260 Тесьма.

Натянут бичевкой тугой.

Край один -

я в моей комнате,

ты в своей комнате - край другой.

А между -

такая,

какая не снится,

какая-то гордая белой обновой,

через вселенную

270 легла Мясницкая

миниатюрой кости слоновой.

Ясность.

Прозрачнейшей ясностью пытка.

В Мясницкой

деталью искуснейшей выточки

кабель

тонюсенький -

ну, просто нитка!

И всё

280 вот на этой вот держится ниточке.

Дуэль Раз!

Трубку наводят.

Надежду

брось.

Два!

Как раз

остановилась,

не дрогнув,

между

290 моих

мольбой обволокнутых глаз.

Хочется крикнуть медлительной бабе:

- Чего задаетесь?

Стоите Дантесом.

Скорей,

скорей просверлите сквозь кабель

пулей

любого яда и веса. -

Страшнее пуль -

300 оттуда

сюда вот,

кухаркой оброненное между зевот,

проглоченным кроликом в брюхе удава

по кабелю,

вижу,

слово ползет.

Страшнее слов -

из древнейшей древности,

где самку клыком добывали люди еще,

310 ползло

из шнура -

скребущейся ревности

времен троглодитских тогдашнее чудище.

А может быть...

Наверное, может!

Никто в телефон не лез и не лезет,

нет никакой троглодичьей рожи.

Сам в телефоне.

Зеркалюсь в железе.

320 Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!

Пойди - эту правильность с Эрфуртской

сверь!

Сквозь первое горе

бессмысленный,

ярый,

мозг поборов,

проскребается зверь.

Что может Красивый вид.

сделаться Товарищи!

с человеком! Взвесьте!

330 В Париж гастролировать едущий летом,

поэт,

почтенный сотрудник "Известий",

царапает стул когтем из штиблета.

Вчера человек -

единым махом

клыками свой размедведил вид я!

Косматый.

Шерстью свисает рубаха.

Тоже туда ж!?

340 В телефоны бабахать!?

К своим пошел!

В моря ледовитые!

Размедве- Медведем,

женье когда он смертельно сердится,

на телефон

грудь

на врага тяну.

А сердце

глубже уходит в рогатину!

350 Течет.

Ручьища красной меди.

Рычанье и кровь.

Лакай, темнота!

Не знаю,

плачут ли,

нет медведи,

но если плачут,

то именно так.

То именно так:

360 без сочувственной фальши

скулят,

заливаясь ущельной длиной.

И именно так их медвежий Бальшин,

скуленьем разбужен, ворчит за стеной.

Вот так медведи именно могут:

недвижно,

задравши морду,

как те,

повыть,

370 извыться

и лечь в берлогу,

царапая логово в двадцать когтей.

Сорвался лист.

Обвал.

Беспокоит.

Винтовки-шишки

не грохнули б враз.

Ему лишь взмедведиться может такое

сквозь слезы и шерсть, бахромящую глаз.

Протека- Кровать.

ющая Железки.

комната Барахло одеяло.

Лежит в железках.

Тихо.

Вяло.

Трепет пришел.

Пошел по железкам.

Простынь постельная треплется плеском.

Вода лизнула холодом ногу.

390 Откуда вода?

Почему много?

Сам наплакал.

Плакса.

Слякоть.

Неправда -

столько нельзя наплакать.

Чёртова ванна!

Вода за диваном.

Под столом,

400 за шкафом вода.

С дивана,

сдвинут воды задеваньем,

в окно проплыл чемодан.

Камин...

Окурок...

Сам кинул.

Пойти потушить.

Петушится.

Страх.

410 Куда?

К какому такому камину?

Верста.

За верстою берег в кострах.

Размыло всё,

даже запах капустный

с кухни

всегдашний,

приторно сладкий.

Река.

420 Вдали берега.

Как пусто!

Как ветер воет вдогонку с Ладоги!

Река.

Большая река.

Холодина.

Рябит река.

Я в середине.

Белым медведем

взлез на льдину,

430 плыву на своей подушке-льдине.

Бегут берега,

за видом вид.

Подо мной подушки лед.