Владимир Маяковский - 150 000 000

миллионный

голос:

"Готово!"

"Есть!"

"Боже, Вильсона храни.

Сильный, державный", -

они

голос подняли ржавый.

Запела земли половина красную песню.

1310 Земли половина белую песню запела.

И вот

за песней красной,

и вот

за песней за белой -

тараны затарахтели в запертое будущее,

лучей щетины заскребли,

замели.

Руки разрослись,

легко распутывающие

1320 неведомые измерения души и земли.

Шарахнутые бунта веником

лавочники,

не доведя обычный торг,

разбежались ошпаренным муравейником

из банков,

магазинов,

конторок.

На толщь душивших набережных и дамб

к городам

1330 из океанов

двинулась вода.

Столбы телеграфные то здесь,

то там

соборы вздергивали на провода.

Бросив насиженный фундамент,

за небоскребом пошел небоскреб,

как тигр в зверинце -

мясо

фунтами,

1340 пастью ворот особнячишки сгреб.

Сами себя из мостовых вынув, -

где, хозяин, лбище твой? -

в зеркальные стекла бриллиантовых магазинов

бросились булыжники мостовой.

Не боясь сесть н_а_ мель,

не боясь на колокольни напороть туши,

просто -

как мы с вами -

шагали киты сушей.

1350 Красное все,

и все, что б_е_ло,

билось друг с другом,

билось и пело.

Танцевал Вильсон

во дворце кэк-уок,

заворачивал задом и передом,

да не доделала нога экивок,

в двери смотрит Вильсон,

а в дв_е_ри там -

1360 непоколебимые,

походкой зловещею,

человек за человеком,

вещь за вещью

вваливаются в дверь в эту:

"Господа Вильсоны,

пожалте к ответу!"

И вот,

притворявшиеся добрыми,

колье

1370 на Вильсоних

бросились кобрами.

Выбирая,

которая помягче и почище,

по гостиным

за миллиардершами

гонялись грузовичищи.

Не убежать!

Сороконогая

мебель раскинула лов.

1380 Топтала людей гардеробами,

протыкала ножками столов.

Через Рокфеллеров,

валяющихся ничком,

с горлами,

сжимаемыми собственным воротничком,

растоптав,

как тараканов,

вывалилась,

в Чикаго канув.

1390 По улицам

в саж_е_ни

дома не видно от дыма сражений.

Как в кинематографе

бывает -

вдруг

крупно -

видят:

сквозь ха_о_с

ползущую спекуляцию добивает,

1400 встав на задние лапы,

Совнархоз.

Но Вильсон не сдается,

засел во дворце,

нажимает золотые пружины,

и выстраивается цепь -

нечеловеческие дружины.

Страшней, чем танки,

чем войск роты,

безбрюхий встал,

1410 пошел сторотый,

мильонозубый

ринулся голод.

Город грызнет - орехом расколот.

Сгреб деревню - хрустнула косточкой.

А людей,

а людей и зверей -

просто в рот заправляет горсточкой.

Впереди его,

вывострив ухо,

1420 путь расчищая, лезет разруха.

Дышит завод.

Разруха слышит.

Слышит разруха - фабрика дышит.

Грохнет по фабрике -

фабрика свалена.

Сдавит завод -

завод развалина.

Рельс обломком крушит как палицей.

Все разрушается,

1430 гибнет,

валится.

Готовься!

К атаке!

Трудись!

Потей!

Горло голода,

разрухи глотку

затянем

петлей железнодорожных путей!

1440 И когда пресекаться дух стран

стал,

голодом сперт,

тогда,

раскачивая поездов таран,

двинулся вперед транспорт.

Ветрилась паровозов борода седая,

бьются,

голод сдал,

и по нем,

1450 остатки съедая,

груженные хлебом прошли поезда.

Искорежился, -

и во гневе

Вудро,

приказав:

"сразите сразу",

новых воинов высылает рой -

смертоноснейшую заразу.

Идут закованные в грязевые брони

1460 спирохет на спирохете,

вибрион на вибрионе.

Ядом бактерий,

лапами вшей

кровь поганят,

ползут за шей.

Болезни явились

небывалого фасона:

вдруг

человек

1470 становится сонный,

высыпает ряб_о_,

распухает

и лопается грибом.

Двинулись,

предводимые некою

радугоглазой аптекою,

бутыли карболочные выдвинув в бойницы,

лазареты,

лечебницы,

1480 больницы.

Вши отступили,

сгрудились скопом.

Вшей

в упор

расстреливали микроскопом.

Молотит и молотит дезинфекции цеп.

Враги легли,

ножки задрав.

А поверху,

1490 размахивая флаг-рецепт,

прошел победителем мировой Наркомздрав.

Вырывается у Вильсона стон, -

и в болезнях побит и в еде,

и последнее войско высылает он -

ядовитое войско идей.

Демократизмы,

гуманизмы -

идут и идут

за измами измы.

1500 Не успеешь разобраться,

чего тебе нужно,

а уже

философией

голова заталмужена.

Засасывали романсов тиной.

Пением завораживали.

Завлекали картиной.

Пустые головы

книжками

1510 для веса

нагрузив,

пошел за профессором профессор.

Их

молодая встретила орава,

и дулам браунингов в провал

рухнуло римское право

и какие-то еще права.

Простонародью очки втирая,

адом пугая,

1520 прельщая раем,

и лысые, как колено,

и мохнатые, как звери,

с евангелиями вер,

с заговорами суеверий,

рясами вздыбив пыль,

армией двинулись чернобелые попы.

Под градом декретов

от красной лавины

рассыпались

1530 попы,

муллы,

раввины.

А ну, чудотворцы,

со смертных одр

встаньте-ка!

На месте кровавого спора

опора веры валяется -

Пётр

с проломанной головой собственного собора.

1540 Тогда

поэты взлетели на небо,

чтоб сверху стрелять, как с аэроплана бы.

Их

на приманку академического пайка

заманивали,

ждали, не спустятся пока.

Поэты бросались, камнем пав, -

в работу их,

перья рифм ощипав!

1550 В "Полное собрание сочинений",

как в норки,

классики забились.

Но жалости нет!

Напрасно

их

наседкой

Горький

прикрыл,

распустив изношенный авторитет.

1560 Фермами ног отмахивая мили,

кранами рук расчищая пути,

футуристы

прошлое разгромили,

пустив по ветру культуришки конфетти.

Стенкой в стенку,

валяясь в п_ы_ли,

билась с адмиралтейством

Лувра труха,

пока

1570 у адмиралтейства

на штыке-шпиле

не повисли Лувра картинные потроха.

Последняя схватка.

Сам Вильсон.

И в ужасе видят вильсонцы -

испепелен он,

задом придавить пытавшийся солнце.

Кто вспомнит безвестных главковерхов имя,

победы громоздивших одна на одну?!

1580 Загрохотав в международной Цусиме,

эскадра старья пошла ко дну.

Фабриками попирая прошедшего труп,

будущее загорланило триллионом труб:

"Авелем называйте нас

или Каином,

разница какая нам!

Будущее наступило!

Будущее победитель!

Эй, века,

на поклон идите!"

1590 Горизонт перед солнцем расступился злюч.

И только что

мира пол заклавший,

Каин гением взялся за луч,