Джордж Байрон - Манфред

Манфред!

О, не смолкай!
Вся жизнь моя теперь лишь в этих звуках!

Манфред! Заутра ты покинешь землю.
Прости!

О нет! Скажи, что ты простила.

Прости!

Скажи — увидимся ли снова?

Прости!

О, пощади: скажи, что любишь!

Манфред!

Ушла — и вновь ее не вызвать.
Вернись к земле. Слова ее свершатся.

Он потрясен. Кто смертен, тот не должен
Искать того, что за пределом смерти.

Да, но взгляни, как он собой владеет,
Свои мученья воле подчиняя!
Когда б он был одним из нас, он был бы
Могучий дух.

Быть может, ты желаешь
Спросить еще о чем-нибудь?

О нет.

Тогда прости на время.

Разве снова
Мы встретимся? И где же? На земле?
Но все равно. Я твой должник. Простите!

Который час?

Час до заката солнца,
И вечер обещает быть прелестным.

Скажи, ты все ли приготовил в башне,
Как я велел?

Все, господин, готово.
Вот ключ и вот шкатулка.

Хорошо.
Теперь иди.

Мир снизошел мне в душу,
Мир, мне еще неведомый доныне
И непонятный. Если б я не знал,
Что самое обманчивое в мире —
Химеры философских измышлений,
Что мудрость их — пустейшая из фраз
В учено-схоластическом жаргоне,
Я, кажется, охотно бы поверил,
Что золотые грезы о Калоне [18] …грезы о Калоне… — Калон — добро, благо (греч.).
Уже сбылись, что я его сыскал
В себе самом. Мой мир недолговечен,
Но все же хорошо его изведать
Хотя однажды. Нужно записать,
Что есть такое ощущенье… Кто там?

Аббат святого Мориса.

Мир дому!

Благодарю, святой отец! Да будет
Для замка твой приход благословеньем.

Дай бог, чтоб было так! Но я желал бы
Поговорить глаз на глаз.

Выйди, Герман.
Что скажет мой достопочтенный гость?

Скажу без предисловий: сан, седины,
Желание добра тебе и наше
Давнишнее соседство, хоть знакомы
И не были с тобою мы, дают мне
На это право. Странный и ужасный
Пронесся слух, и этот слух позорит
Твое, граф, имя, — доблестное имя,
Которое ты должен для потомства
Таким же и оставить.

Продолжай.
Я слушаю.

Ты, говорят, предался
Греховным и таинственным наукам,
Вступил в союз с сынами преисподней,
С нечистой силой демонов и бесов,
Блуждающих в долине сени смертной.
С людьми, своими братьями по духу,
Общаешься ты редко, жизнь проводишь
В уединенье, — свято ли оно?

Скажи, кто распускает эти слухи?

Мои благочестивые собратья,
Окрестный люд, — твои вассалы даже,
Что на тебя взирают с беспокойством,
Да мы и все за жизнь твою трепещем.

Возьми ее.

Я прихожу спасать,
А не губить. Я не хочу касаться
Твоей души, но, если справедливы
Все эти слухи, верь, еще не поздно
Очиститься от скверны покаяньем
И примириться с церковью и небом.

Я выслушал. И вот что я отвечу:
Кто б ни был я, но я не изберу
Посредником меж мной и небесами
Ни одного из смертных. Если я
Уставы нарушаю — покарайте.

Мой сын, я не о каре говорю, —
Я только призываю к покаянью.
Пусть наказует небо. «Мне отмщенье»,
Сказал господь, и, со смиренным сердцем,
Раб господа, я только повторяю
Его глаголы грозные.

Старик!
Ни власть святых, ни скорбь, ни покаянье,
Ни тяжкий пост, ни жаркие молитвы,
Ни даже муки совести, способной,
Без демонов, без страха пред геенной,
Преобразить в геенну даже небо, —
Ничто не в состоянии исторгнуть
Из недр души тяжелого сознанья
Ее грехов и сокровенной муки.
Та кара, что преступник налагает
Сам на себя, страшней и тяжелее
Загробных мук.

Я рад все это слышать,
Затем что все это должно смениться
Надеждой благодатной, что спокойно
Взирает на блаженную обитель,
Ее же всякий ищущий обрящет,
Коль скоро он покинет путь неправый.
Начало же спасения — сознанье
Его необходимости. Покайся —
И все грехи, что отпустить я властен,
Я отпущу, — что преподать сумею,
Все преподам.

Когда несчастный Нéрон,
Чтобы избегнуть мук позорной смерти
Перед лицом сенаторов, недавних
Его рабов, ударил в грудь кинжалом,
Какой-то воин, полный состраданья,
Прижал свой плащ к его смертельной ране,
Но Нерон оттолкнул его и молвил
С величием во взоре: «Слишком поздно!»

К чему ты клонишь речь?

Я отвечаю
На твой призыв к спасенью: слишком поздно!

Нет, никогда не поздно примириться
С своей душой, а чрез нее и с небом.
Иль у тебя нет никаких надежд?
Ведь даже те, что в небеса не верят,
Живут какой-нибудь земной мечтой,
Прильнувши к ней, как тонущий к тростинке.

О да, отец, и я лелеял грезы,
И я мечтал на утре юных дней:
Мечтал быть просветителем народов,
Достичь небес, — зачем? Бог весть! быть может,
Лишь для того, чтоб снова пасть на землю,
Но пасть могучим горным водопадом,
Что, с высоты заоблачной свергаясь
В дымящуюся бездну, восстает
Из бездны ввысь туманами и снова
С небес стремится ливнем. — Все прошло,
И все это был сон.

Но почему же?

Я обуздать себя не мог; кто хочет
Повелевать, тот должен быть рабом;
Кто хочет, чтоб ничтожество признало
Его своим властителем, тот должен
Уметь перед ничтожеством смиряться,
Повсюду проникать и поспевать
И быть ходячей ложью. Я со стадом
Мешаться не хотел, хотя бы мог
Быть вожаком. Лев одинок — я тоже.