Яна Джин - Неизбежное
Яна Джин - Неизбежное краткое содержание
«Гений поэта измеряется его способностью преодолевать время внутри себя. Ещё точнее, — то, что время проделывает с языком. Стихи Яны Джин поражают меня неприсутствием в них времени. Эту победу над ним она обеспечивает его невпущением в свои стихи, пренебрежением к его ограничительным признакам. Так побеждает и пророк своё время, — тем, что смотрит сквозь него, в будущее. Контекстуальная виртуозность поэзии Яны Джин не нуждается в доказательствах: она очевидна…
Стихи Яны Джин представляют собой редко нащупываемое единство мудрости, мастерства во владении словом и виртуозности в сочетании звуков».
Иосиф Бродский
Неизбежное - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(Пер. Н.Джин)
ТРЁХЛАПЫЙ ПЁС
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
(С. Есенин)Опять Москва.
C рассвета — темень.
К зиме истрачен свет за год.
Из подземелья — темя в темя —
на выход топчется-толкается народ.
И среди сотен сапогов к щербатой стенке
трёхлапый ковыляет пёс.
Проходит день.
Идущим по ступенькам
не до собачьих лап и слёз.
Опять они — широкоскулые славяне.
Зверья ошкурки на тяжёлых черепах.
И тот же взгляд, лишённый состраданья,
непроницаемый, как панцирь черепах.
Всё те же люди.
Те же — люди.
Те же,
какие всюду. Уши и глаза
уже и им сегодня режут реже
чужие краски и чужие голоса.
Но я теперь жалею много больше,
жалею больше, чем людей и чем тогда,
запуганного пса.
Сегодня горше
мне от того, что —
«Что за ерунда!»
бормочет дед и костылём толкaет
трёхлапую собаку из угла,
где нищенствует баб ущербных стая
с утра, но он из своего дупла
до сумерек не выбрался… И на свободном
его пространстве пёс себя расположил,
пока костыль холодный в бок голодный
не пнул собаку и не всполошил…
И он, трёхлапый, снова ковыляет,
пошатываясь на своих троих,
и, как тогда, под смех его гоняют
втроём… которые, как прежде, — на троих.
Но псу сегодня от пинков больнее:
не упрекнёт обидчиков народ —
с обиженным уже никто не смеет
себя отождествлять.
Наоборот…
А завтра снова день — и снова угол
искать трёхлапому, незримый пятачок,
незримый для косящих глаз пьянчуги,
недостижимый для его косящих ног.
«А многого, ей-богу, мне не надо —
клочок земли в проходе под землёй…
Залечь на нём и вспоминать как рада
бывала сука-мать, когда домой
я забегал на четырёх; таких же,
как я, сирот бездомных вспоминать,
и тех, к кому я с каждым часом ближе —
прикрывшихся землёю…
Благодать!»
Ступай же, ковыляй, ищи, трёхногий,
перебирай ногами — раз, два, три.
Свободен, помни, только одинокий —
кого никто не слышит и не зрит.
Найди укромный для себя, кобеля —
урода, скромный уголок, глаза
прикрой — и песней колыбельной
почти себя, хоть глотку жжёт слеза.
А песню вспомнишь только по звучанью —
чужие в ней, не-прежние, слова:
На глотку каждую — своя слеза отчаянья,
но та же плаха, та же бечева…
И он бредёт, коричневато-красный,
запуганный комочек-ерунда,
и ищет уголок…
Увы, напрасно
надеясь без особого труда
проститься там с душой голубоокой,
и отпустить её домой говеть —
не ведая, что не бывает лёгкой
кончина, если хочешь умереть,
не ведая, что умирать придётся,
подобно всем другим ущербным псам,
под сапогом бродяги и пропойцы,
такого же ущербного, как сам.
(Пер. Н. Джин)
ПРОЩАЙ, СТАРЫЙ МИР
Сменяя пространства, надеяться глупо,
что Время споткнётся — и выйдет сбой.
Куда б ни пришла — всё тот же клубок
разматываешь за собой.
Слова продолжают мыкаться, брыкаться,
похерив классической рифмы созвучья.
Подобно тому как способные двигаться
оскорбляют того, кто уже отмучился, —
Того, кто в мире, названном Старым,
не в земле пребывает, а застыл на поверхности.
Статуи, плиты на каждом бульваре
внушают мысль, что тебе — для верности —
надо рассчитывать на «гнить в земле»,
а не на то, чтоб, одетой в мрамор,
«восседать на площади в седле».
Ибо твой взгляд с пустыми зрачками
не только труп не проймёт, но тот же
прохожий даже не сморщит рожи.
В этой старой империи улицы —
как овцы — теснятся и сутулятся,
боясь потерять друг друга из виду.
Чуть дальше, в самой почти середине, —
скорее всего по той причине,
чтоб уподобиться пастуху, —
река. Она — нулевое сечение.
В неё — как какую-то чепуху,
как слезу бессмысленную — роняет
готический храм своё отражение.
Хожденье неспешное вдоль по Сене.
Замедление шага — дань причудливой сцене.
Но взгляд на речной задержался ряби
не для того, чтоб увидеть как бабьи
падших ангелов мнутся соски
и как мерцает в воде император,
сгнивший на острове от тоски.
Нет, не поэтому смотришь, а дабы
просто сблевать с ближайшей доски.
(Пер. Н. Джин)
ES MUSS SEIN
(Так быть должно)
Каждый старается оправдать
случайный выбор свой: он, мол, загадан.
Как если б тем самым хотел сказать:
Боль не нечаянна — так было надо.
Будь то отчаянный мудрец
или простак узколобый.
Но никому не хватает смелости
чтобы
сказать: Это просто… По милости
рока… Должно было…
(Пер. Н.Джин)
РАЗГОВАРИВАЯ С СОБОЙ
Если что-нибудь следует вспомнить, —
под коркою льда
теченье реки.
В городе, где взгляд у народа — томный,
и преимущественно серые в глазах зрачки.
А облезлый фасад любого дома,
где зима кантуется в полудрёме,
равнодушен? тени, тобою отброшенной,
как решивший покончить с собой — к долгам.
Если что-нибудь следует вспомнить, —
ветра завыванье бездомного,
хотя ему нечего высказать людям.
Всё кроме воя суть пересуды.
Если что-нибудь следует вспомнить, —
то, что всё имеет границу.
Глубина океана.
Твоего стакана.
И то, что — как бы годам ни длиться,
ладони твоей с чужою не слиться.
Что со временем мысли в твоей голове
уподобятся все тишайшей траве.
Если что-нибудь следует вспомнить, —
что отсутствие придёт на смену печали,
а ты онемеешь. С сухими очами.
Что вчерашний твой, совершенно никчёмный,
день возвратится завтра к соседу.
что календаря не-лгущего просто нету.
Если что-нибудь следует вспомнить, —
то, что к возрасту определённому
счастливою можно только сказаться.
Что свободе негде уже оказаться —
а то б заглушила твоё отчаянье:
когда громчайшего звучания
достигнет твой голос, то эхо его
уха достигнет лишь твоего.
(Пер. Н. Джин)
2. АМЕРИКА
Мне так и не удалось влюбиться в Америку как в страну. На протяжении всех 20-ти лет, проведённых мной тут, она продолжает оставаться для меня лишь понятием. Время от времени я пытаюсь вырваться из него, как из несчастливого брака, но, как правило, — за неимением у меня иного приюта — это заканчивается тем, что я упражняюсь в самоотречении и всеприятии. Обитатели Америки, её обычаи, ландшафт, запахи — всё ввергает меня в состояние снящегося обморока. При том, что сам этот сон отливается в жанр тихого ужаса.
Всё тут остаётся для меня чуждым. За исключением звуков — английской речи. Поскольку же для меня язык является лишь неадекватным средством для выражения души, он вряд ли способен служить веским основанием для того, чтобы считать Америку домом.
Я никогда не ощущала себя и иммигранткой, по каковой причине мне не знаком комплекс, который подбивает пришельца на славословия в адрес хозяина, предоставившего ему возможность заработать на хлеб насущный. Тем паче, что, как считали некогда в стране, где я родилась, не хлебом единым жив человек. Тот, кто по-прежнему верит в эту ныне неходкую истину, находит, что Америка ей не соответствует. Поэтому, собственно, в 20-м столетии, когда она вырастала в страну, в какую выросла, наиболее просвещённые среди её литераторов из неё попросту бежали. Единственная страна, располагавшая шансом жить не только хлебом единым, Советский Союз, прозевав возможность сохранить человеческий лик, объявил теперь этот принцип горькой иллюзией. Если принцип этот и есть иллюзия, и если иллюзорен он хотя бы потому, что до сих пор его так и не удалось претворить в жизнь, то его антипод, Америка, суть отъявленная ложь.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
