Джордж Байрон - Сарданапал

Как путнику, кто по цветам ступает,
У чьих корней гадюка залегла.

А что ж мне делать?

Переделать все.

Отнять прощенье?

Укрепить венец
Качнувшийся.

Но это тирания!

Зато спасенье.

Мы спаслись. Они
Ничем грозить не могут нам с границы.

Они еще не там и никогда бы
Там не были, будь мой услышан голос!

Тебя я слушал; почему же нельзя мне
Их выслушать?

Потом поймешь… Пойду
Покуда стражу вызвать.

И на пире
Мы свидимся?

Нет, государь, уволь:
Не бражник я; любой потребуй службы,
Лишь не при Вакхе.

Надо ж иногда
Пображничать!

И надо же кому-то
На страже быть при тех, кто слишком часто
Пирует. Можно удалиться?

Да…
Еще минутку, милый Салемен,
Мой брат, мой лучший подданный и лучший
Князь, чем я царь. Тебе бы стать царем,
А мне — не знаю, все равно… Не думай,
Что глух я к честной мудрости твоей
И к доброте, с которой терпишь ты,
Хоть и бранясь, мои безумства. Если
Я пощадил, не вняв твоим советам,
Жизнь тех людей, то ведь не потому,
Что несогласен был с тобой, а просто:
Пускай живут; исправятся, быть может.
Я их изгнал — и спать могу, а если б
Казнил — не спал бы.

Ты уснуть рискуешь
Навек, щадя изменников. Миг боли
Годами преступлений заменен!
Позволь убрать их.

Нет, не искушай.
Я слово дал.

Возьми назад.

Оно ведь
Дано царем.

Решать оно должно.
Полупрощенье, ссылка — лишь обида;
Прощать — вполне иль вовсе не прощать!

А кто ж, когда я их сместить задумал
Иль просто отдалить, кто настоял
Отправить их в сатрапии?

Да, верно…
Я позабыл. Когда они доедут…
Ну, что ж… тогда меня и упрекни.

А если не доедут — безопасно —
Без всякого ущерба, — берегись!
Подумай о себе!

Позволь идти мне.
Их безопасность — обеспечим.

Можешь.
И обо мне, прошу я, лучше думай.

Мой высший долг — всегда служить царю.

Суровый человек. Утес! — настолько
Тверд и высок! Ни одного земного
На нем пятна, А я — из мягкой глины,
Цветами утучненной. Каждой почве —
Свои плоды. Коль я не прав — ошибка
Не очень тяготит мне чувство то,
Названия которому не знаю:
В нем часто боль мне, иногда отрада;
Оно как дух, считающий у сердца
Его биенья, их не торопя,
И мне вопросы предлагая, коих
Ни смертный не посмел бы предложить,
Ни сам Ваал, божественный оракул,
Чей мраморный величественный лик
Порой, вечерней мглою омраченный,
Как будто хмурит брови и как будто
Вот-вот заговорит со мной. Но прочь
Пустые думы! Радости хочу я,
И вестника уже мне шлет она!

Царь! Небо сплошь затмилось; гром рокочет
В летящих тучах, и зигзаги молний
Ужасную сулят грозу. Ужели
Ты выйти хочешь?

Говоришь — гроза?

Да, государь.

Я сам не отказался б
Взамен картины мирной посмотреть
Борьбу стихий. Но это не подходит
К шелкам одежд и к нежным лицам наших
Друзей вечерних… Ты боишься, Мирра,
Как прочие, рычанья туч?

У нас
Их голос чтут вещаньем Зевса.

Зевса?
Ах, наш Ваал! Он тоже правит громом,
А иногда, божественность являя,
Копье метнет, порою — в свой же храм.

Зловещий знак!

Да, для жрецов… Ну, ладно:
Дворца мы не покинем этой ночью,
А пир устроим здесь.

Хвала Зевесу!
Услышал он мольбу мою, которой
Ты не внимал. К тебе добрее боги,
Чем ты к себе: они грозу послали
Преградой меж врагами и тобой.

Дитя! Опасность, если есть — одна
И во дворце, и над рекой в беседке.

Нет! Эти стены высоки и прочны,
И под охраной. Одолеть должны
Изменники запутанность проходов
И прочность врат. В беседке ж нет защиты.

И во дворце защиты нет, и в замке,
И на кавказском кряже, мглой укрытом,
Где лишь орлы гнездятся в недоступных
Расселинах, — коль есть измена! Стрелы
Найдут воздушного царя, а меч
Найдет земного. Но не бойся: эти
Два человека изгнаны отсюда
(Не знаю, справедливо или нет)
И далеко уже.

Ты не казнил их?

Столь кровожадна? Ты?

Не отступлю
Пред заслуженной карой посягавших
На жизнь твою! Иначе — я сама
Жить недостойна. То же говорит
И Салемен.

Как странно! Доброта
И строгость — вместе на меня! И обе
Толкают мстить.

Для греков мщенье — доблесть.

А для царя — ничуть; не нужно мести;
А если даже стану мстить — то равным,
Царям!

Те два царями стать хотели.

По-женски это, Мирра; а причина —
Страх.

За тебя!

Пускай, но — страх. Я знаю:
Твой пол, озлобясь, мстительностью робкой
Бывает столь захвачен, столь упорно,
Что не хочу я подражать. Я думал,
Иная ты, — ведь нет в тебе ребячьей
Беспомощности азиатских жен.

Мой царь, я ни любовью не хвалюсь,
Ни свойствами моими. Я делила
Твой блеск — и разделю судьбу. Возможно,
Твоя раба окажется верней,
Чем мириады подданных. Но боги
Да охранят тебя! А мне довольно
Любимой быть, своим доверясь чувствам,
Чем подтверждать любовь мою в несчастьях,
Каких она, быть может, не смягчит.