Виталий Бернштейн - Это было (сборник стихотворений и поэм)

Она столкнется с ним сегодня
И отведет потухший взгляд.
На небе ангелы Господни,
Благие ангелы Господни,
Все ведая, о них скорбят.

Осколок далекой России,
Той самой, что нету давно.
Осенние ветви босые
Церковное гладят окно.

Дым ладана зябко струится,
И теплятся свечки едва.
Под своды взлетают, как птицы,
Надежды и веры слова.

«Помолимся Господу нашему,
Помоолимся!»

Мерцает сквозь ладанный воздух
Окладов седых лепота.
Как будто не гвозди, а звезды
В обмякших ладонях Христа.

В притворе, пришелец случайный,
В молитвы не веря, стою.
На сердце – светло и печально.
Тут маму отпели мою.

«Помолимся Господу нашему,
Помо-олимся!»

«У сосенки, на взгорушке
Раздольно и светло.
Живет там черный скворушка,
А дом его – дупло.

Для птенчиков, для маленьких
Принес он червяка...»
Меня качает маменька,
Тепла ее рука.

Ночь звездочки развесила,
Да спать я не хочу.
Мне с мамой очень весело –
Верчусь и хохочу.

Еще не знаю горестей.
Мне в маме – целый свет.
Прекрасней нету повести,
Чем повесть детских лет.

Та песенка давнишняя
Мне снится иногда...
Ее поет чуть слышная
Далекая звезда.

Любил. Смеялся. Пил. И пел.
Сквозь жизнь спешил вприпрыжку.
И все постиг, и все успел
Божественный мальчишка.

Трепещет бабочки крыло,
Роса блестит на сучьях,
Звенит пичуга – как светло
Средь нот его летучих.

Но есть, есть музыка одна…
Им, смертным, – не допета.
Созвучий неземных полна
И мрака без просвета.

Какая мука, и краса,
И несказанный холод –
Плывут из бездны голоса,
Они скорбят и молят.

«О люди, в мире зла и лжи
Не загасить сумейте
Прозрачный огонек души.
И помните о смерти.

В последний миг нездешний свет
Кометою хвостатой
Пронзит зрачки. И света нет.
И тьма. И нет возврата».

Звучит мелодия небес,
И горло душат слезы.
И обо мне, и о тебе
Рыдает «Лакримоза».

Соблюдаю правила движенья.
Чту, играя, правила игры.
Верую в таблицу умноженья:
Дважды два – четыре. До поры.

Но блеснет вдали крыло жар-птицы,
И душа вослед рванется вдруг.
Через все запреты и границы,
Выше, в небеса, за кругом круг!

Красота какая – плыть над бездной.
Да внезапно вихрь швырнет к земле.
Отлетался. Больно плоти бедной.
Ссадины и шишки на челе.

Путь пройти размеренно и прямо,
Не плутать, не падать, не летать –
Каждому свое. А мне упрямо
Снится высь, манит к себе опять.

Непутевый, дни нескладно трачу,
Много ли осталось впереди…
И лечу куда-то наудачу.
Жизнь прожить – не поле перейти.

Куда вы уходите, братцы?
Вон сколько еще на столе.
Налить, закусить, потрепаться
Умели мы, что прибедняться.
И жить собирались – сто лет.

Бедовая молодость, где ты,
Осталась в каком далеке?
Казалось: конца тебе нету –
Вовек неразменной монетой
Блестела в беспечной руке.

Все меньше друзей год от года.
Так рано – свое не дожив –
За стылую грань небосвода
Уходят. И с каждым уходом
Мертвеет частичка души.

Горят поминальные свечи.
Сижу, не поднять головы.
Прощайте! А может,.. до встречи?
Там где-то присядем под вечер?
Не знаю... Но знаете вы.

Гульбу и смиренье, лукавство и веру,
Насмешку и жалость, тоску и любовь –
Любые движенья души человечьей
До донышка высветит этот язык.
На нем две звезды говорят меж собою.
Бормочет стихи в преддуэльную ночь,
Внимая предчувствию страшному, Ленский.
Наташа мечтает взлететь над землей.
Григорий прощается с мертвой Аксиньей.
Приветствует Воланд гостей на балу...
Все это в себе через жизнь, неизбывно
Несу – и теплее озябшей душе.
Ерема, Ерема, сидел бы ты дома.
Мотает по свету, и где он, тот дом?
Но родину мне все равно не покинуть,
Ее территория – русский язык.
За тридевять стран от арбатских проулков,
На койке больничной сморчок-старичок,
Забывшись, попросит по-русски «водицы».
Не смейся над старым – и сам будешь стар.

Если Ты есть, вразуми и прости милосердно,
Лик всеблагой обрати с высоты.
Бьется в сомненьях извечных душа-непоседа.
Ей, оробелой, ответишь ли Ты?

Все в Твоей воле: что было уже и что будет.
Так почему под Твоею рукой –
Мир обезумевший, множатся нелюди-люди,
Кровь неповинная льется рекой?

Ведаю: страшен конец. Апокалипсис рядом,
На небесах знаков вещих не счесть.
Мертвую Землю окутает пеплом и смрадом.
Смилуйся, Господи!.. Если Ты есть.

Ах, как шествуют важно и грузно,
В небеса запрокинув головы,
По страницам поэзии русской
Короли ослепительно голые.

Что ж, нехитрое это искусство –
На амвон с бубенцами вылезти.
Пустословить без мысли, без чувства,
Перво-наперво позаковыристей.

Пусть их. Вытерпит все бумага.
Шелуха – легковесна, отсеется.
Но, как прежде, шумит Арагва,
Мгла ночная по х о лмам стелется...

Да в некошенном рву стынет тело,
И засохшая кровь под вагонами...
Да все так же февральской метелью
Снег за стеклами пляшет оконными…

Пир в разгаре. Натужное пенье.
Гул речей, бессвязных и выспренных.
И не слышны – сердца биенья.
Много званных, а мало избранных.

Между туч – голубая проталина.
Снегопад перестал. Тишь да гладь.
И нахлынуло давнее, дальнее,
Растревожило память опять.

Помню: утро студеное хмурится,
Отчий дом, над трубой сизый дым.
Первым снегом укутана улица,
В нем мои утопают следы.

Я шагаю, удаленький-маленький.
Опустилась на мир белизна.
И белеет пороша на валенках,
И на варежках тоже она.

Мать с отцом – молодые, красивые.
Я их за руки крепко держу,
Распеваю дразнилки смешливые,
Снег сыпучий топчу, ворошу.