Виталий Бернштейн - Это было (сборник стихотворений и поэм)

Было, будто вчера... Годы м и нули.
Тишь да гладь этим утром седым.
Белизна – над могилами милыми.
И заносит пороша следы.

Бредет по вагону, бормочет несмело.
Ладошка протянута – ради Христа.
Обноски. Да запах немытого тела.
Да темная яма беззубого рта.

«Подайте, кто сколечко. На пропитанье...
Спасибо, родимый. Господь, сохрани...»
Ссутулила спину. Прошла. Бормотанье
Все глуше. Мелькают в туннеле огни.

И жизнь промелькнула. Лишь это осталось:
Сума побирушки, тоскливые сны,
Души запустенье. Российская старость –
Ненужные люди недужной страны.

Россия, Россия, споткнулась ты снова,
Ухабов не счесть вдоль пути твоего.
Былых паханов – поменяла на новых.
А может, и вправду, ты стоишь того?

Умом не понять... Как же хочется верить:
Не век лихолетье, не сгинет народ.
Скрипят тормоза, открываются двери,
В соседний вагон побирушка бредет.

Как меж пальцами вода
Потихоньку убегает,
Чередой текут года,
Убывают, убывают.

Погоди пенять судьбе.
Жизнь – немыслимое диво.
Каждый день, что дан тебе,
Впитывай неторопливо.

Слушай, сердце отворив,
Снега хруст, напев капели,
Птичий гомон до зари,
Шепот женщины в постели.

Дар нездешний, никуда
Не спеши, душа живая.
Как вода, текут года…
Убывают. Убывают.

Коридор конторы. Лампочка.
На стене вождя портрет.
Призывает надпись в рамочке:
«Уходя, гасите свет».

Тех годов уплыло крошево.
Нет усатого вождя.
Но доносится из прошлого:
«Свет гасите, уходя».

Ты уходишь. В даль закатную,
В темноту и немоту.
Ни свернуть, ни на попятную,
Дальше, дальше – за черту.

Даже тени не протянется
Из-за той черты сюда.
Но незримый след останется
В чьем-то сердце навсегда.

Будет сердце благодарное
Поминать, хранить светло
Голос твой, улыбку давнюю,
Рук протянутых тепло…

Уходя порой урочною,
Не забудь – оставь свой след
Хоть улыбкою, хоть строчкою.
«Уходя, оставьте свет».

Апостол все-таки неправ –
В начале были Звуки.
Над бездной плыли, тьму поправ,
Божественные фуги.
Несли, ликуя и скорбя,
Предвестие земного.
Ту музыку вобрав в себя,
Потом явилось Слово.
От века так и повелось –
Жить Звукам Слова обок.
Им тесно вместе, скучно врозь.
В душе людской до гроба
Рассудка холод, чувств пожар
Ужиться не сумеют.
Совсем запуталась душа,
Да возразить не смеет.
Ей Слово-мысль одно твердит,
Другое – Звуки-чувства…
Не этот вечный гул в груди –
И не было б искусства.

Утром встать попоздней. Отоспаться.
Сны истают в ночи без следа.
Только пульс суетится под пальцем,
Все спешит, сам не зная куда.

За окном ясный день. Обреченно
Тает снег в закутке у ворот.
Да в гнезде копошится грачонок,
Разевает малиновый рот.

За окном простирается вечность
И таит все, что будет, – в себе.
Вон мальчишка смеется беспечно,
Убегая навстречу судьбе.

Так когда-то и я... Вон грачиха
Червяка притащила – и прочь.
Ось земная вращается тихо,
Унося день да ночь, день да ночь.

Всем женщинам моим – случайным, неслучайным,
Ушедшим от меня, покинутым ли мной,
Тем, кто смеялся вслед и кто вздыхал печально, –
Всем женщинам былым кладу поклон земной.

Была бы жизнь моя без них пустой и зряшной,
Как лес – без пенья птиц, колодец – без воды.
Божественный инстинкт, увы, уже вчерашний,
Так много для меня когда-то значил ты.

Десятки робких дев и жен бесстыдно страстных
В объятиях моих взмывали к небесам.
Я каждую из них любил в тот миг прекрасный,
Дарил блаженство ей и упивался сам.

Слияние двух тел на раскаленном ложе,
И вдруг – в глазах сполох и гул глухой в ушах!
Божественный инстинкт, он быть грехом не может,
Вместилище его – и тело, и душа.

Ему, святош дразня, я следовал беспечно.
Как шалый мотылек – над цветником кружил...
Густеет мрак ночной. И догорает свечка.
Я жизнь отдал любви. Любил – и, значит, жил.

Ох и непрост характер у Москвы –
Ей западные истины не нужны.
Мчит птица-тройка. Хляби, ямы, рвы.
Повис над бездорожьем крик натужный.

Кричат витии – про особый путь,
Им Третий Рим за поворотом мнится.
«Как все – дорогой торною? Ничуть!
Шпарь напрямки, лихая тройка-птица!»

Из века в век она летит, летит.
Вихляет в поле колея кривая...
Надменный Лондон молча вслед глядит
Да пальцем крутит у виска, зевая.

Заплутался совсем в этом странном лесу.
Словно когти – безлистые сучья.
Рвут рубаху и хлещут в упор по лицу,
Не пускают из чащи дремучей.

Не пойму – это явь, или сон, или бред.
Где я, что приключилось со мною?
Глухомань обступила, и выхода нет.
Чья-то тяжкая тень за спиною.

Навалилась на плечи, не сбросить никак.
Хриплый крик воронья в отдаленье.
И такая тоска. Все трудней каждый шаг.
Сердце сжало, и нету спасенья...

Утро смотрит в окно. Открываю глаза,
Убегает из них мгла лесная.
Оцарапан висок. На ресницах слеза.
Где-то был я. А где – сам не знаю.

Он умирал. Больные почки
Все хуже очищали кровь.
Заветного романа строчки,
Слабея, Мастер правил вновь.

Отпущенную жизни малость
Потратил до конца на них.
Ушел... А рукопись осталась,
Сокрытая от глаз чужих.

А рукопись, женой хранима,
Спаслась той страшною порой.
И срок настал – неопалима,
Явила миру пламень свой.

Всем бедам вопреки, упрямо
Жила и выжила она.
Какая ночь... Опять над Храмом
Повисла полная луна.

Затихли улицы. И страсти.
Ершалаим затих во сне.
Идут Иешуа и Мастер
Дорогой лунной, в вышине...

Дорогая, все нормально, все в порядке.
Не волнуйся, я надежный, как скала.
Нравы дамочек курортных ох и гадки.
Чуть пристанут – убегаю без оглядки.
Ты же знаешь, мне лишь ты мила.