Владимир Набоков - Трагедия господина Морна

Напрасно ты призвал меня…

Обдумай,
не торопись, я срок даю…

Мой вождь,
там этих самых, что намедни пели
на улицах, пытают… Никого нет,
кто б допросил… Помощников твоих —
как бы сказать — подташнивает…

Ладно,
иду, иду… Ты у меня, Клиян,
ведь молодец!.. Давно известно… Кстати,
на днях я удивлю тебя: велю
повесить.

Тременс… Вождь мой…

Ты же, Ганус,
подумай, я прошу тебя, подумай…

Меня томит единственная дума:
здесь жил герой… Вот эти зеркала —
священные: они его видали…
Он тут сидел, в могучем этом кресле.
Его шаги остались во дворце,
как в памяти — смолкающая поступь
гекзаметра… Где умер он? Где выстрел
его раздался? Кто слыхал? Быть может,
там — за городом, в траурной дубраве,
в снегах ночных… и бледный друг в сугробе
похоронил горячий труп… Грех, грех
немыслимый, как искуплю тебя?
Вся кровь моя благодарит за гибель
соперника и вся душа клянет
смерть короля… Мы двойственны, мы слепы,
и трудно жить, лишь доверяя жизни:
земная жизнь — туманный перевод
с божественного подлинника; общий
понятен смысл, но нет в его словах
их первородной музыки… Что страсти?
Ошибки перевода… Что любовь?
Утраченная рифма в передаче
на несозвучный наш язык… Пора мне
за подлинник приняться!.. Мой словарь?
Одна простая книжечка с крестом
на переплете… Каменные своды
я отыщу, где отгулы молитв
и полный вздох души меня научат
произношенью жизни…
Вон в дверях
остановилась Элла, и не смотрит,
задумалась, концы перебирая
ленивой шали… Что бы ей сказать?
Тепла ей нужно. Милая. Не смотрит…

Вот весело!.. Я вскрыла и прочла
письмо чужое… Почерк, словно ветер,
и запах юга… Склеила опять,
как мне, шутя, показывал однажды
отец… Морн и Мидия вместе! Как же
мне дать ему? Он думает, — она
живет в глуши родимой, старосветской…
Как дать ему?..

Вы встали спозаранку,
я тоже… Мы теперь не часто, Элла,
встречаемся: иное торжество
совпало с вашей свадьбой…

Утро — чудо
лазурное — не утро… каплет… шепчет…
Ушел Клиян?

Ушел… Скажите, Элла,
вы счастливы?

Что счастие? Шум крыльев,
а может быть, снежинка на губе —
вот счастие… Кто это говорил?
Не помню я… Нет, Ганус, я ошиблась,
вы знаете… Но как светло сегодня,
совсем весна! Все каплет…

Элла, Элла,
вы думали когда-нибудь, что дочь
бунтовщика беспомощного будет
жить во дворце?

О, Ганус, я жалею
былые наши комнатки, покой,
камин, картины… Слушайте: на днях
я поняла, что мой отец безумен!
Мы даже с ним поссорились; теперь
не говорим… Я верила вначале…
Да что! Мятеж во имя мятежа
и скучен, и ужасен — как ночные
объятья без любви…

Да, Элла, верно
вы поняли…

На днях глядели в небо
все площади… Смех, крики, гул досады…
От пламени спасаясь, летуны
со всех сторон взмывали, собирались,
как ласточки хрустальные, и тихо
скользила прочь блистающая стая.
Один отстал и замер на мгновенье
над башнею, как будто там оставил
свое гнездо, и нехотя догнал
печальных спутников, — и все они
растаяли хрустальной пылью в небе…
Я поняла, когда они исчезли,
когда в глазах заплавали — от солнца —
слепые кольца, вдруг я поняла…
что вас люблю.

Я вспомнил!.. Элла, Элла…
Как страшно!..

Нет, нет, нет — молчите, милый.
Гляжу на вас, гляжу в дворцовый сад,
в себя гляжу, и вот теперь я знаю,
что все одно: моя любовь и солнце
сырое, ваше бледное лицо
и яркие текучие сосульки
под крышею, янтарное пятно
на сахаре сугроба ноздреватом,
сырое солнце и моя любовь,
моя любовь…

Я вспомнил: было десять
часов, и вы ушли, и я бы мог
вас удержать… Еще один слепой,
мгновенный грех…

Мне ничего не нужно
от вас… Я, Ганус, больше никогда
вам не скажу. — А если вот сейчас
сказала вам, так только потому,
что нынче снег такой сквозистый… Право,
все хорошо… За днями дни… А после
я буду матерью… другие мысли
меня займут невольно. Но сейчас
ты — мой, как это солнце! Протекут
за днями дни. Как думаешь — быть может,
когда-нибудь… когда твоя печаль…

Не спрашивайте, Элла! Не хочу
и думать о любви! Я отвечаю,
как женщина… простите. Но иным
пылаю я, иного я исполнен…
Мне снятся только строгие крыла,
прямые брови ангелов. На время
я к ним уйду — от жизни, от пожаров,
от жадных снов… Я знаю монастырь,
опутанный прохладою глициний.
Там буду жить, сквозь радужные стекла
глядеть на Бога, слушать, как меха
органа выдыхают душу мира
в торжественную вышину, и мыслить
о подвигах напрасных, о герое,
молящемся во мраке спящих миртов
средь гефсиманских светляков…

Ах, Ганус…
Забыла… вот письмо вчера пришло…
на имя моего отца, с припиской,
что это вам…

Письмо? Мне? Покажите…
А! Так и знал! Не надо…

Значит, можно
порвать?

Конечно.

Дайте…

Подождите…
не знаю… этот запах… Этот почерк,
летящий опрометью в память, в душу
ко мне… Стой! Не впущу.

Ну что ж, прочтите…

Впустить? Прочесть? Чтоб снова расклубилась
былая боль? Когда-то вы спросили,
идти ли вам… Теперь я вас спрошу,
прочесть? Прочесть?

Отвечу: нет.

Вы правы!
Так! На клочки… И эту горсть сухих
падучих звезд сюда… Под стол… в корзину
с гербом витым… Духами пахнут руки…
Вот. Кончено.

О, как светло сегодня!..
Сквозит весна… Чириканье… Снег тает.
На черных сучьях капельки… Пойдемте,
пойдемте, Ганус, погулять… хотите?

Да, Элла, да! Свободен я, свободен!
Пойдем!