Николай Агнивцев - Мои песенки

— Позвольте, — молвил бледный паж,
— Попятившись назад…
Я очень тронут!.. Но куда ж
Мне этот «детский сад»?

Вот грудь моя! Рубите в фарш!
Но, шаркнув у дверей,
Ушли, насвистывая марш,
146 мужей!

Жил-был зеленый крокодил
Аршина эдак на четыре…
Он был в расцвете юных сил!
И по характеру он был,
Пожалуй, самым милым в мире
Зеленый этот крокодил
Аршина эдак на четыре!

Вблизи же, как бутон, цвела
Слониха так пудов на двести!..
И грациозна, и мила,
Она — девицею была…
И, безо всякой лишней лести,
Как роза майская цвела,
Слониха та пудов на двести!

Слониха та и крокодил
Дошли в любви вплоть до чахотки!
Слонихин папа строгий был
И брака их не разрешил!
Слова финальные коротки:
Слониха та и крокодил
Скончались оба от чахотки!

О Ниппон! О Ниппон!
О фарфоровый звон
Из-за дымки морского тумана!

О Ниппон! О Ниппон!
Шелком тканый Ниппон!
Золотистый цветок океана!

Ах, весной весь Ниппон
Поголовно влюблен,
И весной, сердцем к сердцу приникши,

Разбредясь по углам,
Все целуются там
От Микадо — до голого рикши!

Даже бонза седой
За молитвой святой
Всем богам улыбается что-то…

Лишь одна, лишь одна,
Как фонтан холодна,
Госпожа Чио-Сан из Киото!

И шептали, лукаво смеясь, облака:
— Чио-Сан! Чио-Сан! Полюби хоть слегка!
И шептали, качаясь на стеблях цветы:
— Чио-Сан! Чио-Сан! С кем целуешься ты?

И шептал ей смеющийся ветер морской:
— Чио-Сан! Чио-Сан! Где возлюбленный твой?
И шептало ей юное сердце:
— Ах, как хочется мне завертеться!

И откликнулась Чио на зов майских дней.
И однажды на пристани вдруг перед ней —
Облака, и цветы, и дома, и луна
Закружились в безудержном танце!..

Полюбила она, полюбила она —
Одного моряка-иностранца!
Он рассеянным взором по Чио скользнул,
Подошел, наклонился к ней низко,
Мимоходом обнял, улыбнулся, кивнул,
И — уехал домой в Сан-Франциско.

И осталась одна
Чио-Сан у окна!
А моряк где-то рыщет по свету!..
И весна за весной
Проходили чредой,
А любимого нету и нету!

И шептались, лукаво смеясь облака:
— Чио-Сан! Чио-Сан! Не вернешь моряка!
И шептали, качаясь на стеблях цветы:
— Чио-Сан! Чио-Сан, с кем целуешься ты?

И шептал ей смеющийся ветер морской:
— Чио-Сан! Чио-Сан! Обманул милый твой?
И шептало ей юное сердце:
— Ах, как хочется мне завертеться!

Но сказала в ответ
Чио-Сан: «Нет! Нет! Нет!
Не нарушу я данного слова!»

И ночною порой
С неотертой слезой
Чио-Сан… полюбила другого!

Взвивайтесь Былого ракеты
Про бал в «Казино — Табарен»,
Про легкую пену Моэта,
Про звездные плечи Мадлен!

Когда в перевернутом зале,
Среди мимолетных измен,
Бесстрастные люстры сверкали,
Как звездные плечи Мадлен!..

И вот прошуршало все это
И скрылось… Как бархатный трен,
Как легкая пена Моэта,
Как звездные плечи Мадлен!

Есть старая, старая песня,
Довольно печальный рассказ,
Как — всех англичанок прелестней
Гуляла в саду как-то раз:

Мисс Эвелин с папой и мамой,
С прислугой, обвешанной четками,
С неведомой старою дамой,
С щенком и двенадцатью тетками!

Но кроме прелестной той миссис
Лорд Честер в саду этом был…
Любовный почувствовав кризис,
Лорд Честер навек полюбил: —

Мисс Эвелин с папой и мамой,
С прислугой, обвешанной четками,
С неведомой старою дамой,
С щенком и двенадцатью тетками!

Став сразу румяным от счастья
И вскрикнув на целый квартал,
В порыве бушующей страсти
Он к сердцу навеки прижал:

Мисс Эвелин с папой и мамой,
С прислугой, обвешанной четками,
С неведомой старою дамой,
С щенком и двенадцатью тетками!

Хоть в страсти пылал он, как Этна,
Но все же однажды в тоске
(Хоть это весьма некорректно)
Повесил на толстом суке:

Мисс Эвелин с папой и мамой,
С прислугой, обвешанной четками,
С неведомой старою дамой,
С щенком и двенадцатью тетками!

О звени, старый вальс, о звени же, звени
Про галантно-жеманные сцены,
Про былые, давно отзвеневшие дни,
Про былую любовь и измены!

С потемневших курантов упал тихий звон,
Ночь, колдуя, рассыпала чары…
И скользит в белом вальсе у белых колонн
Одинокая белая пара…

— О, вальс, звени —
Про былые дни!

И бесшумно они по паркету скользят…
Но вглядитесь в лицо кавалера:
Как-то странны его и лицо, и наряд,
И лицо, и наряд, и манеры!..

Но вглядитесь в нее: очень странна она…
Неподвижно упали ресницы,
Взор застыл… И она — слишком, слишком бледна,
Словно вышла на вальс из гробницы!..

— О, вальс, звени —
Про былые дни!

И белеют они в странном вальсе своем
Меж колонн в белом призрачном зале…
И, услышавши крик петуха за окном,
Вдруг растаяли в тихой печали…

О, звени, старый вальс, сквозь назойливый гам
Наших дней обезличенно-серых:
О надменных плечах белых пудреных дам,
О затянутых в шелк кавалерах!..

— О, вальс, звени —
Про былые дни!

Как-то раз, порой вечерней,
В покосившейся таверне
У красотки Николетты
(Чьи глаза, как два стилета)
Нас собралось ровно 7
(Пить хотелось очень всем!).

За бутылкою Киянти
Толковали мы о Канте,
Об его «императиве»,
О Бразилии, о Хиве,
О сидящих vis-a-vis
И, конечно, о любви!

Долго это продолжалось…
В результате ж оказалось,
Что красотка Николетта
(Чьи глаза, как два стилета!)
В развращенности своей
Делит страсть на 7 частей!!!

— Нет! — воскликнули мы хором:
— Не помиримся с позором!
Так мы этого не бросим:
Подзовем ее и спросим!
Пусть сгорает со стыда!
(Рассердились мы тогда!)

Почему, о Николетта
(Чьи глаза, как два стилета),
Вы связали ваше имя
Сразу с нами семерыми!..
Но ответ был дня ясней:
Ах, в неделе ведь 7 дней.

Больше мы ее не спросим:
— Слава Богу, что не 8.

Бьет полдень! И чеканным шагом
Наряд дворцовых егерей,
Склонившись к золоченым шпагам,
У королевских встал дверей.