Людмила Кулагина - Да будет день!

На свой бокал, что в пятнах чая, —
И вот танцую «ча—ча—ча» я:
Посуду чищу порошком,
И к горлу подступает ком.

На ужин будут: рок—эн—ролл,
Тангó, фокстрот или ламбада, —
Ведь ждём гостей, а, значит, стол
Как следует оформить надо,

Чтоб было всё – изыск и смак.
И вот уже цветёшь, как мак.
Так оттанцуешь сотню миль,
А впереди ещё…кадриль.

Дом. Долг. Работа. Дети.
И заготовки в отпуска.
Болезни. Рок. Дыра в бюджете.
О, как мне эта жизнь близка!

В соперницах достойных находя изъяны,
Ты не усердствуй слишком, их судя.
Коль сад твоей души заполнится бурьяном,
То вместо птиц в нём скоро слепни загудят.

С тобой мне не страшны года и горе.
Я за тобой идти готова на край света.
Но… хорошо б, чтоб этот край у моря
На западе во Франции был где—то.

Надо сделать бы звонок.
Пинок.
Лекция не за горой.
Второй.
Чувства – на аркан и в клети!
Третий.
Расползаться стала талия.
И так далее, и так далее…

Двадцать сантиметров до модели
Вверх не дотянула я, изволь.
Что они такое в детстве ели?
Мой же ген подгрызла, видно, моль.

Нынче долговязые всё в моде.
Я же – из читающих, в очках.
Счастлива бываю на природе. —
Ей плевать на стать в окорочках.

А у этих самых топ—моделей
Умудряются рецепты брать – как жить.
Ах, как мне модели надоели!
Лучше с книгою хорошею дружить.

Ну, что мне нового расскажет Шиффер Клава? —
Всё, что можно, в книгах я прочла.
Или кутюрье их – Зайцев Слава?
Он всё шьёт, а слава, глядь, прошла.

Новая придёт модель и мода,
Кант переживёт сиюминутность дня.
Но порою жаль мне, что природа
Сантиметры пожалела на меня.

Об этом дне я на день раньше знала,
Что грустно—неудачным будет он,
Что радости совсем в нём будет мало,
Что отношения поставлены на кон.

Но, как обычно, победил рассудок,
Он голос чувств подспудных гонит прочь,
Что беспроцентную уму давали ссуду,
Предупредить пытаясь и помочь.

Те чувства вечером в сознание пробиться
Пытались тщетно: к ним была глуха,
Но не сдавался голос интуиций —
Кричал он утром наподобье петуха.

Рассудка твёрдая стояла крепость,
И дня сценарий он, увы, не отменил.
В предсказанную чувствами вступала реку.
Раздрай душевный вовсе не манил,

Но воды мутные уже несли в тот омут,
Который чувствами предвосхищаем был,
Где радости простые жизни тонут,
Где понимание затягивает ил.

Душа, как после тяжкого похмелья,
Едва—едва в себя опять пришла,
Отравленного злостью выпив зелья,
Ругая жизнь, что безысходна и пошла.

Как научиться голос чувств мне слышать,
Чтобы рассудка прессинг превозмочь:
Они шуршат в подвалах разума, как мыши…
А сколько раз могли бы мне помочь!

Нет, это ещё не любовь, не любовь…
Просто соскучилось тело по ласке,
Бродит, как сок, виноградная кровь,
И огонёчки забегали в глазках.

Царственный Лев—ловелас не спешит,
Ждёт, чтоб добыча дозрела до страсти.
Кролик, ну, тот, что в глубинах души,
Чует, что не миновать этой пасти.

Господи, где ж искушеньям конец?
Только к Тебе я лицо обратила,
Тут же мне выбор: терновый венец
Тащит с ухмылкой нечистая сила.

Телу войну объявила и вот
Плод пожинаю – бессонниц отраву.
Не помогают псалтырь и киот.
Где же на тело найти мне управу?..

Я – за молитву, а он – за дела:
От поцелуя исходит истома.
И та звезда, что к спасенью вела,
Холодно светит в страстей моих омут.

Здесь скорей особняк, а не горница.
Для меня тут – заморские дали.
По утрам слышу пение горлицы.
Жаль, меня не такою здесь ждали.

Меня ждали успешной, счастливою,
Не такой безнадежно—усталою,
Неприкаянно—сиротливою.
Вы простите, такою что стала я.

И не надо заморских диковин мне, —
Не лекарство оно в безысходности.
Мне в моём состоянье пригоднее
Дар принятья – любовь безусловности.

Я надену весёлую маску
И пущусь в беззаботную пляску,
Чтоб развеять душевную муку, —
Не смертельна и эта разлука.

Я сегодня тебя не замечу,
Улыбнуться забуду при встрече.
Точку ставить пора нам, довольно!
Сколько можно?! Ведь это же больно!

Больно ждать невозможного, больно,
Что к другой тебя тянет невольно,
Что отмеривать стал свою ласку.
Я надену весёлую маску…

Беспросветна горечь расставанья.
Мир чужой и мрачный без любви.
Так мало меж нами расстоянье,
Но его пройти мы не смогли.

Глаз твоих необъяснима сила.
Грустно—ироничен губ изгиб.
Всё в тебе уму и сердцу мило,
Без тебя не видно мне ни зги.

Пусть сгорят желания и грёзы,
Пусть тонка связующая нить,
Но опять я говорю сквозь слёзы:
Всё же счастье – мне тебя любить.

Как сладко в сердце входит ад
С твоим лицом, твоей улыбкой.
Меня ты видишь, но не рад, —
Любовь была, скорее, пыткой.

Мы состязались оба в том,
Чьи речь и жест больнее ранят,
И кто искусней скроет стон,
И чьё последним слово станет.

И пряча нежность за фасад
Бравады, масок ироничных,
Мы погубили хрупкий сад —
Души своей цветов тепличных.

А неприкаянность опять
Прибьёт к чьему—нибудь порогу.
В последний раз тебя обнять!
Ну что ж, иди. И мне – в дорогу…

Меня сломала безответная любовь:
Шестнадцать лет жила я в ожиданье.
Судьба была не мать мне, а свекровь.
С тех пор хочу понять себя и мирозданье.

Люблю! – доказываю с жаром.
Но холоден лица овал.
Уносит осень вместе с паром
Когда—то тёплые слова…

Заставляем себя говорить ни о чём.
Горько шутим порой, сладко плачем.
С виду – нам целый мир нипочём,
Но за блеф мы отчаяньем платим.

Прирастаем к одним, невзирая на боль,
Расставанья грядущего пытку.
И для них сочиняем мы главную роль
В пьесе, где хэппи—энд – лишь попытка.

Раним близких в пылу, защищая софизм.
Наших чувств так мутны водоёмы!
И великую жажду любви – эгоизм, —
В слепоте за любовь выдаём мы.