Владислав Дорофеев - Поколение судьбы

3.
В глазницах шевелились пеплы,
пустая тень спиною в храм идет,
уходят черепахи – горизонта дети,
и солнце в черных облаках плывет.
Жизнь потащило в пустоши названья,
здесь тише камня женщина живет,
размякло существо – все формы узнает,
а формы, как росинки, в каждой подаянье;
в двойные сети круга гибкое рыданье
опустит женщина коническою дланью.

4.
Тут загремело в бедных порах мрака,
под своды незаметно тишина взошла,
свет опустился формой рака,
ждет женщина пустынной птахой зла:
«Я радуюсь седому прикасанью,
я жизни не любила, и его рука,
меня уродуя, тащила по векам.
Теперь я вижу мрачное призванье —
в разрушенное, кислое преданье
бог превратился на пути незнанья».

5.
Вот я сажусь, желая плакать,
мне с луком косточку баранью принесут,
стол возникает, стул и скатерть,
и прыгает из мягких стен на блюдо кот,
лакает красным языком тугую граппу
и пишет лапой изумрудной – «Суд».
А блохи шар хрустальный детства ткут.
В утробе зверя слышен предков храп,
вино лакает честный пожиратель страха,
на стенах тень усатого арапа.

6.
Веселый храм, как дьяволова бочка,
наемный хищник в женское проник.
О, бог, пусть крестный сон оставит дочку!
В загнутом когте нить, мой череп маятник,
на плоском языке тела заговорили,
клянусь, я не желала счастья в милый миг,
но женский крик продажен, дик,
все формы стыд, бесчестье потеряли,
кубические челюсти стучали,
совокуплялись, времена молчали.

7.
Волшебный бренный мир ночной тоски
спор разрешит меж правдою и богом,
я здесь одна, никто не завопит – «Не лги»,
быть не принудит девой строгой.
Уже гражданка мира – я страстная змея,
чужую жертву запиваю красным грогом,
плюю кошачьему самцу «убогий»,
я угощенье света – темная Лесбея,
сворачиваюсь кольцами в глазу сома —
божественная блядь, покорная жена.

1982.

О, диво видеть белую еврейку!
Сосок груди пою – я канарейка.

Придумал я, как дальше стану жить,
я превращусь в глубокие моря,
спрошу у женщины я три рубля,
жену заставлю душу кровью мыть.

Мой голос слышат птицы, рыбы, звери,
химеры кинут огниво под двери
в странном доме, чужом и не чужом,
а завтра я – под дверью в нежный дом.

Несу еврейке банку молока,
еврейки гиблой долгая рука
отца удерживает за рога,
а мне отделены рука, нога.

С химерой мы на кухне посидим,
пьем кофе с канапе, в часы глядим,
нам принесут потом салат из роз,
язык упал средь шерстяных волос.

В державах жил и клоун умирал,
мне взгляд отца белье, носки соткал,
мне материнский плач белье стирал,
на поцелуй мне город хлеб продал.

1982.

Мирзоеву

Холодно в доме, промозгло и влажно,
губы краснеют, а пальцы, как лед,
грязная кошка настырно и важно
брюхо и лапу грызет и грызет.

Воздух нелепо насилует осень,
сытые груди целует, уста,
даму кромсает, еврейскую осень,
звук, как сползает по грудям коса.

Прыгает кошка меж бедер в калитку,
прыгаю вслед я стрелой из пупка,
вижу, как яблоко лижет улитка,
сухостью пахнет кольчуга из мха.

Свечи истают на белую площадь,
вместе сливаются кровь и роса,
холодно, в кошке мяукает лошадь,
стекла и время темнее в грозу.

Видишь, составил бочонком ладони,
свет потухает за ширмой из них,
пальцы просят тепла паранойи,
хочешь, вылеплю пальцами стих?

Ум потеряю, сижу и играю,
странно, наверно, от осени блуд —
рядом в саду, когда вышел, гуляю,
с трубами дом или спящий верблюд.

1982.

Я начинаю жить под толстым одеялом,
на месте губ – ночные бархатные губы,
на месте рук пугающий оттенок грусти,
грудь пахнет воздухом и пахнет свежей смертью.

1982.

Ирод взял в жены Иродиаду с дочерью Саломеей.
Иоан уже заключен в тюрьму Иродом.
Страннику, Иоану, Саломее по тридцать лет.
После нагорной проповеди. На пиру Ирода танцует Саломея.
Иродиада уже отвергнутая Иоаном.
Танец велик и совершенен, Ирод обещает все за танец.
Саломея, подговоренная, все просит за танец.
Принцип вседозволенности. Ирод приносит голову.

Саломея
Для тебя танцевать я хочу.
О, Тетрарх! Тетрарх!

Иродиада
Взгляд, понурый долу,
подыми,
дочь моя танцует,
посмотри.

Ирод молчит, забавляется четками,
напряженное сердце трепещет,
к горлу черный комок поступил.

Гость
У ног твоих, белая птица!
Миры и пространства легли,
я чувствуя танец последний —
кончаются мир и пиры!

Ирод
Я чувствую странное зарево,
гроза ударяет мне в кровь.
У ног твоих, чеpная птица,
я брошу с кинжала свой рок.

Иродиада (ее слова таковы, как их слышит Ирод)
О, музыканты и гости седые,
забудьте на миг о судьбе.
Ах, сердце мое изнывает слезами.
Пускай моя дочь протанцует судьбу.

Саломея
Свою тайную мысль оставляю,
пронзенное сердце свое стерегу.
Кто миру из сердца прибавил забавы,
пусть будет моим на еврейском пиру.

Ирод
О, мои соплеменники крови,
тридцать лет проклинаю судьбу.
Я пошёл против иска по крови,
а жрецы разглашают молву.
Не желал я обмана истории,
не хотел я обидеть всевышних рабов,
пожелал умертвить я младенцев
за черное детство будущих снов;
только пахари неба больные
приготовили жалкий обман —
закрыли младенцев в безвестной пустыне.
Сегодня тридцать лет!
Тот, первый, говорят,
у узника крестился,
вторая – дочь жены моей.
Обмануты, история
и мать моих детей.

Хор (женский)
А бог, как балерина,
укрытый пелериной,
а конь идет из тени —
он зеленей растений,
и из ресницы
слеза сбегает птицей.
Река засуетилась
и воину взмолилась:
«Пойдешь, следы не пачкай,
которые в раскачку
живут две тыщи весен,
оставить их на осень
дед посулил внучатам —
двойняшкам-паучатам:
воспитывать коровам
отдал их, а не совам,
родились будто мыши,
а под великой крышей;
отец им – дух, и тени
и ласковых спасений
приносят, и сомнений».
Кто нужен, тот родится,
а лишний не годится.