Геннадий Жуков - Эпистолы: друзьям моим единственным

Тогда нацепил он на шею непричесанную свою Анну,
И было ему странно Анну почувствовать вновь.
Тогда нацепил он на шею офигенную свою дудку,
Но музыку продолжать было странно,
как продолжать любовь.
Он ткнулся губами в дудку, и рот раскрылся, как рана,
Раскрылся, как свежая рана.
И хлынула флейтой кровь.

Все струны любви на эоловой лире
Я в ночь без любви сосчитаю со скуки.
Но песню о мире — да, песню о мире —
Я буду играть на эоловом луке.

Ударю я воздух пустой тетивою:
Довольно постылой стрелковой науки!
Повейте хорошеньких женщин лозою —
Я буду играть на эоловом луке.

Что было для мести —
То будет для песни.
Сойдитесь же, лучники всех поколений, —
Пусть луки не созданы для песнопений —
Я буду играть на эоловом луке.

Пернатая смерть тетиву утруждала —
У лучников ваших натружены руки.
Довольно! — вас мало…
Довольно! — нас мало.
Я буду играть на эоловом луке.

Пусть бранная песня всей музыки старше,
Я бью тетиву — и отбой в этом звуке!
Две тысячи струн на эоловой арфе,
Но эта — одна! — на эоловом луке.

Ветер листья возжег, и вспыхнули листья.
Больно, любимая, больно…

Ветер тронул ковыль, и кони в степи закачались.
Не боли, любимая, не боли.

Отчего это вечная тяга к высокой печали?
Отчего это вечная тяга к высокой любви?

Мы с годами мудрее, добрее,
друг другом довольней…Кони тронули ветер,
качнулись в степи ковыли…
Это ты? Или это Она?
Больно, любимая, больно.
Это где-то высоко болит.
Не боли… Не боли…

Я стольких любимых оставил векам,
Годам и неделям, ночам и часам —
В тряпье и порфирах, во храме и хламе.
Они оставались в эпохе своей,
В теченье ночей и в течении дней.
И Хронос глотал своих бедных детей,
Давясь их сухими телами.

Я видел — мне тягостно зренье мое! —
Я видел, как строилось наше жилье.
И видел руины, руины…

Мне камень огромный служил алтарем,
Огонь совершался на камне, а в нем
Спекались рубины, рубины…

Был первый мой дом знаменит и высок.
Но вот я сквозь пальцы просеял песок
И я не нашел сердцевины…

Я стольких любимых оставил векам,
Годам и неделям, ночам и часам.
Я вышел.

Да, я их оставил здесь, в доме моем.
И вот я меж пальцев размял чернозем,
Но сердца я в нем не услышал.

Я непобедимее день ото дня,
Но смерть и любовь побеждают меня,
И я обнимаю, как гостью,
хозяйку в дому,
И пространство звенит.
Там Хронос бесценным рубином скрипит
И пес — пересохшею костью.

Ты просишь рассказать, какая ты…
Такая ты…
Такая ты… Вестимо —
Ты мне понятна, как движенье мима,
И как движенье, непереводима,
Как вскрик ладоней
И как жест лица…

И вот еще — мучения творца —
С чем мне сравнить любимую?
С любимой?

Я слово, словно вещего птенца,
Выкармливал полжизни с языка,
Из клюва в клюв: такая ты, такая…
Дыханьем грел: такая ты, такая…
И лишь сегодня понял до конца —
Тобой моя наполнилась рука.
Вот жест всепонимания людского!

А слово… Что ж, изменчивое слово,
Как птичий крик, вспорхнет и возвратится,
Изменчивости детской потакая,
Изменчивостью детскою губя.

И лишь прикосновенье будет длиться.
И только осязанье будет длиться.
Так слушай же: такая ты… такая…
О, слушай же, как я люблю тебя!

Вернись, тебя я попросил. Но ты уже вошла.
И подбежал к ногам сквозняк из дальнего угла.
И дрогнула у кресла ель, и медленно сошли
К подножью иглы, словно сель. А с уровня земли,
Из-за окна, где снег лежал каленее стекла,
Тянуло в дымное тепло поземку через щель.
Вернись, тебя я попросил, еще открыта дверь.

Вернись, тебя я попросил. Но ты уже вошла.
И руки мне на грудь легли. А из моей груди —
Навстречу им — ладони две мою прогнули грудь…
О, смилуйся, о, не входи в меня еще чуть-чуть.
Ты центром времени была, основой всех основ,
Как в центре солнечных часов блестящая игла,
Что тает в солнечных лучах и в мареве дрожит.
А тень на циферблат легла и здесь она лежит.

А тень на циферблат легла, закинув тени рук.
Мне тень обозначала час и означала день.
О, не входи на этот круг, любимая, мой прежний друг,
Ты — как собаку — уведешь возлюбленную тень.
Она на звук твоих шагов отозвалась во мне.
Ее ладони на груди — на этой стороне…
Ну, не входи. Войдешь — и там она прильнет к ногам,
И повлачится за тобой — по судьбам, по пятам.
Кто мне тогда означит час, чтоб, отвратив свой взгляд
От мельтешенья мелких строк, мне оглядеть закат?
И доглядеть, отворотив глаза от этих строк,
И развернуться в темноте ногами на восток.

Я ждал тебя всю жизнь свою, пойми,
От ожиданья стала неделимой
Любовь, а ты — лишь женщина любви,
Единожды — тобой — не утолимой.

Одна любовь. Одна любовь. Одна.
Я разные давал ей имена.
Вода — водой — воды — с водой — с водою…
Глупец. Они звучали чередою.

1

Мы вернемся однажды под закрытые веки.
Мы однажды — единожды — глаз не откроем
И останемся там, за сомкнутыми крепко очами.
И останутся здесь в осторожном молчанье
Пара квелых бутонов, томительный запах аптеки,
Односложные вздохи и скорбные люди.
Мы припомним ничто.
Мы, конечно же, что-то забудем.
Мы вернемся однажды в глухую пору дорожденья,
До дождя и до света, до снега, до слез, до ненастья,
До всего, что назвал я — единожды счастье.
Нас не станет, и это случится однажды…
Посмотри, мое сердце, какие великие горы,
Приглядись, мое сердце, какие великие снеги,
Изумись, мое сердце, какие великие реки
Обреченно сползают в долины с покатых вершин!
Но уйдем мы с томительным привкусом жажды.
Нас не станет, и это случится однажды.
И прикроется веком зеница души.
Мое тайное око,
Четвертое око,
Незримое око…
Я забыл вам сказать, что четыре мне глаза даны.
Смотрит вверх теменной — нет ли в тучах войны,
А глаза исподлобья глядят — то светло, то жестоко,
А зеница души на прохожих глядит одиноко
И призывно мерцает, как шепот среди тишины.

2

Мое тайное око,
Четвертое око,
Незримое око…
Вкруг да рядом — машины, деревья, дома.
А в машинах — бензин,
А в деревьях — биение сока,
А в домах этих — люди.
А в людях царит кутерьма.
А я вижу душой, как слетают с карнизов
И восходят из окон, как смех или снег,
Сизокрылые мысли и помыслы тех,
Кто бездарно влюблен и беспечно крылат.
И я вижу кромешный порядок и лад
В тучных стаях, что наземь из окон летят;
Каждый сизый цыпленок на вертел нанизан
И хурмой фарширован, как толом снаряд.
Ах, едальные птицы едальных утех,
Заклинаю: фен-хель-кар-дамон-ба-стурма,
Возвращайтесь, роняя подливу, в дома.
Только птицы крылатых летят задарма…