Леонид Латынин - Праздный дневник

Запутанно немного,
Распутаннее чуть,
Чем путь от нас до Бога
И дальше даже путь.

Пришла судьба, спросила,
К восходу наклонясь:
– Где Вас с утра носило,
Мой нареченный князь?

Едва я Вас застала,
Когда спустилась тьма,
Но этого мне мало,
Чтобы сойти с ума.

Придется потрудиться
И время наверстать,
Я бабочка, не птица,
Хотя могу летать.

Пришла судьба с дороги,
Убога и стара.
И все-таки, в итоге,
Когда пришла пора.

Благодарю вас за «люблю»
В начале января,
За то, что жизнь свою продлю
Вне стен календаря.

Благодарю вас, как могу,
Неловко и всерьез
За эти руки на бегу
У ледяных берез.

Благодарю, когда войду
В открытый настежь крик
И в этом медленном аду
Засну с тобой на миг.

За тайный жар и там на дне
Нетронутую плоть,
Благодарю, что Ты ко мне
Так милосерд, Господь.

Еще за то, что, выжить чтоб,
Поверив и в игру,
Я буду пить ее взахлеб,
Покуда не умру.

В Венеции, может быть, в Риме,
На темно-атласной парче
Возникло нежданное имя,
Что губы твои изрече.
Витала по небу остуда,
И март забирался в зенит,
Спросила ты молча, откуда
В душе твоей имя звенит.

И я, не ответив, коснулся
Щеки твоей теплой щекой,
Опять на мгновенье проснулся
От спячки своей вековой,

Медвежьей, мохнатой и грубой,
В тотемно-барочном мирке,
Под – с кожею снятою – шубой,
С рукою живою в руке.

Свет истины все же неярок
И, может, увы, неглубок.
Черти свою жизнь без помарок
На запад или на восток,

А лучше на север убогий,
Что тянется к югу тайком
И связан с тобою дорогой,
Как с горлом таинственный ком,

Как связана жизнь ненароком
С посмертным гореньем души,
Как Библия – с первым пророком
В зачуханной жаркой глуши,

Как некто с никем до порога,
К которому движемся мы.
В тебя мне открылась дорога
Случайно в начале зимы.

И свет не кончается боле
И движется, еле светя,
Где слышно, как плачет в неволе
Пока еще наше дитя.

Напомните мне о распахнутом небе,
И в центре мерцающей ярко звезде,
И в Дельфы летящей оранжевой Фебе,
Светящейся нежно в январском дожде,

Где шпиль упирается пальцами в сушу
И медленных туч неподвижен полет,
Где мы открываем озябшую душу —
На выдох и вдох, на закат и восход,

Где тень гаража над ночною дорогой,
Движение ветра навстречу лицу
И вон уходящей привычной тревогой,
Меж пальцами кожей, прижатой к кольцу.

И птицей, летающей вольно и властно
В закрытой надежно, открывшейся мгле.
И каждому врозь одинаково ясно,
Что не было нас никогда на земле.

Поживи безрассудно со мной,
Полмгновения, можно короче,
Этой жизнью иначе иной,
Этой ночью иначее ночи.

Позабудь свои правила сна,
Все резоны и даже законы,
По которым приходит весна,
Зеленя и тела о газоны.

И, закрыв свой стреноженный ум,
Протяни, как когда-то однажды,
Сквозь мирской равнобедренный шум
Звуки недорастраченной жажды.

Как дом не существует за окном,
Так тяга безрассудна к диалогу.
Не лучше ли раскрыть тяжелый том
И обратиться прямо к эпилогу,

Чем в оный раз надеяться на то,
Что тяга эта впрямь необходима, —
Не лучше ли купить себе пальто
И два билета до ночного Рима.

Не лучше ли отправиться на бал —
Куда-нибудь в окрестности Калуги,
Где кружится и стонет краснотал
Под музыку умеренную вьюги.

Не лучше ли, отребье полюбя,
Добыть в толкучке толику азарта —
На этот раз не только для себя,
А в целом для теории соцарта.

И дальше, некой жаждой заболев,
Берлогу завалив еловой веткой,
Впрыгнýть во время скоком, аки лев,
С безмолвия покончив пятилеткой.

Но это, друг, скучнее многих скук.
Но это, друг, погибели подобно.
Я лучше вновь, не расплетая рук,
Любить останусь долго и подробно.

А вот когда оставит душу хмель
Из чаши Пана, ветреного бога,
Я застелю лишь нежностью постель
И опущусь ужо до диалога.

Накануне ночь бессонна,
Коротка и не темна.
Невеселая мадонна
Напевает у окна.

Горловые звуки льются
И курлычут надо мной.
Чашка чая в центре блюдца
С еле видимой луной.

Мысли движутся по кругу,
Руки в кольцах горячи.
Мы доверили друг другу
К Царству Божьему ключи.

Три ступеньки вниз, и дале —
Рук тепло. Короткий миг.
И на выбитой медали
В темноте нездешний лик.

И еще помимо света
Этой тьмы наискосок —
Наше медленное лето
Между пальцами в песок.

И потом, спустя немного —
Над землей недолгий час,
Где летает отзвук Бога,
Не дошедшего до нас.

Кожа теплая дивана,
Чая темная струя,
Запотевших два стакана,
Справа – ты, и слева – я.

И еще немного сбоку —
Мир, затерянный давно,
Еле видимое оку
Полутемное окно.

Еле видимая глазу
Тень с подносом на весу.
Хочешь, ветреную фразу
Я тебе произнесу?

Я скажу, осмелясь еле,
Не сейчас – потом, весной:
– Неужели в самом деле
Вы помолвлены со мной?

И прожив года, наверно,
Вспомним ясно и светло —
Чай. Диван. Подвал. Таверна.
Запотевшее стекло.

Елене Сарни

Седьмая ночь. Поземка еле.
Пусты проспекты и немы.
Здоровый дух в нездешнем теле,
Где мы еще уже не мы,

Где гололед натерт до блеска
И шум машин далек и мал,
Где сон скрывает занавеска
Меж полотном старинных шпал,

Где спит трамвай, унизив дуги,
И спит «рено» на свой манер,
И в нем – две пьяные подруги,
Меж ними – милиционер.

А нам идти еще далёко,
Увы, неведомо куда.
Зачем недрéманное око
Уткнулось взглядом в провода,

Где среди пятен интернета
Бессонниц улицы густы
И нежно падает комета
Сквозь разведенные мосты?

Вот и кончилась слякоть в округе,
И асфальт почернел от тепла,
Отгуляли вчерашние вьюги,
Оттемнела вчерашняя мгла.