Леонид Латынин - Праздный дневник

Еще одна раскрыта дверь,
Распахнута стремглав.
Еще один родится зверь,
Движеньем смерть поправ.

Вот тень дождя у края губ,
Течет зеленый ток.
Как отсвет этой кожи груб,
Бесстыден и жесток.

И как он держится, дымясь,
У света на краю,
Какая вогнутая грязь,
Как змея шаг в раю.

Еще нездешний силуэт,
В иное царство вход:
И ничего, похоже, нет,
И нет наоборот.

И кровь смешалась с молоком,
С дождем – ослепший пот,
И в горло пролезает ком,
Открыв навстречу рот.

Вверху дымятся дважды два,
Насквозь горит свеча.
Луну смещает голова
К звезде внутри луча.

Е. Сарни

Небо туманами вдавлено
В плоскую плоть бытия,
Даже и недооставлено,
Словно бы ты или я.

Бродим с глазами открытыми,
Полными тьмы пелены,
Даже с недоубитыми,
В жизнь и туман вплетены.

Молча, кустарно, уродливо,
Бешено, трепетно, зло,
Все-таки недоугодливо,
Даже тепло и бело.

Ныне и присно изгнанники
В собственной смутной стране —
Рыцари, лодыри, странники,
Бедные люди вполне.

Далёко-далёко на том берегу,
На том берегу да на том рубеже
Я сердце свое от людей берегу,
Что жило еще, остывая уже.

Я на ноги белую шаль положу,
Придвину к глазам совершенную плоть,
И губы закрою, и молча скажу:
«Пошли мне надежду и волю, Господь.

Пошли мне однажды две бедных воды,
Живую одну и другую, увы,
И те золотые рябые пруды
У самой твоей и моей головы,

Пошли мне вовеки священное дно
Поверх и вокруг осторожной руки,
Какое постичь нам случайно дано
Всей жизни твоей и моей вопреки.

Далеко-далеко на том берегу,
На том берегу дожидайся меня,
Пускай на лету, на ходу, на бегу —
До встречи всегда и до Судного дня».

Сердце холодное тает,
Капает бедный лед,
И прошлое улетает,
Быть перестает.

Я заплатил с лихвою
За каждый поданный грош.
Я тебе дверь открою
Под непонятную дрожь.

Голос твой осторожный
В той короткой ночи
Мир изменил безбожный
Под колыбель свечи.

Как ты меня качала,
Баюкала, берегла,
И это было начало
В два разноперых крыла.

Я взял в багровые губы
Медный открытый звук,
Конечно, мы были грубы,
Не расплетая рук.

Но как это было свято,
Спасительно до конца
Под запахи летней мяты,
Солода и чабреца.

Милое мое чудо,
Любимая, как во сне,
Почему ты пришла оттуда,
А не отсюда ко мне?

Я к тебе так прикован,
Прибит и привязан так…
Омен, любимая, омен,
Омен – мой Божий знак.

Блажен родившийся и живший,
Дышавший, мучимый, уставший,
Ничто на свете не открывший,
Ничто на свете не познавший,

Проведший жизнь во тьме и страхе,
Как червь убогий и ничтожный,
Истлевший заживо во прахе
Судьбы и жалкой, и безбожной.

Блаженней всех святых на свете
Ничто на свете не познавший,
Блаженней чем цари и дети
Дышавший… мучимый… уставший…

Проснулся Петр, а жертвенник потух,
И падал снег на мраморные плиты,
Все жертвы были до него убиты,
Что подтвердил назойливо петух.

И вот тогда он разделил народ,
Назначил лучших в жертвенное стадо,
Кого кормить и холить стало надо,
Потом зарезать позже в свой черед.

Манеры, лоск, парады, языки —
Все отвечало вечному обряду,
За будущие муки им в награду
Дома вручались, парки, парики,

Чтоб это все в семнадцатом году
Собрать в костер и сжечь неторопливо
Во время бунта, игрища, разлива
Под праздничную резвую дуду,

Что пела громко музыке не в лад,
Предвосхищая важность ритуала,
Когда же жертва эта допылала,
Пошел ужо с мечом на брата брат.

Так Петр, проснувшись, спас родной народ,
И вслед за ним и мы готовим жертву,
Которой быть, да будет мертву,
Конечно, не теперь, а в свой черед…

Устало, непохоже и бездонно,
И некому сказать про этот свет,
Вот почему он плачет монотонно,
Как будто бы его и вовсе нет.

Нет облаков и черных, и пернатых,
Нет голубей, воркующих навзрыд,
Железных, неподвижных, виноватых,
Под пенье скудоумных энеид.

И легкое движение оттуда,
Где было и уснуло бытиё,
Вещей забытых сваленная груда,
И влажный свет ее и не ее.

И что мне издалёка переливы
Щемяще-уходящего лица,
Мне кажется, что некто были живы,
Как мы, в пределах медного кольца.

Как грубо, светло и бешено,
Бережно, нежно так
Было кольцо подвешено,
Несущее вверх гамак.

Сети ячеи крупные,
Проруби пьяных глаз,
И неподсудные, и неподкупные
Речи венчали нас.

Все, что дрожало – тлело,
Все, что дышало – жгло,
Как тесто пучилось тело
Нáбело и набелó.

Проруби глаз парили,
Пар по земле таща,
Мы на мгновение были
Мгновенней стрелы и праща.

И как это было грубо,
Бешено было как,
Когда разнополые губы
Сплелись, как пальцы в кулак.

Заклятье пало почему-то так,
Как падает не занавес, но штора,
А может, свет дрожащий светофора,
А может, на пол – стершийся пятак.

И голова от туловища вдаль
Куда-то плавно унеслась поспешно,
И стало вдруг грешнó, точнее, грéшно
В крутом рассудке размешать печаль.

И все опять звенит, напряжено,
Все на пружине взведено и сжато,
Как будто в стены дряхлого Арбата
Господь прорезал круглое окно.

И я смотрю на мельниковский дом,
И рук твоих тепло стекает в душу.
Я, может быть, и этот дом разрушу,
Что дался нам с таким большим трудом.

Девятый день сплошного января,
Зеленый чай пролит во время оно,
И ты, босая, сладко спишь у трона,
В растворе спирта пальцы растворя.

Как дышала наотмашь дико,
Как садилась насквозь, до дна,
Так, что вздрагивала повилика,
Так, что гасла в окне луна.

Эта осень сквозь красный омут
Среди глади кривых зеркал
Отстраняла рукою холод,
Что во влаге твоей сгорал.