Леонид Латынин - Праздный дневник

Спешим, гордясь и не переча,
Все ближе цель, которой нет,
Двадцатый век – веков предтеча,
В которых мы оставим след,

Где будет время передышки
Для тех, кто умер и воскрес,
Где с пулеметом ангел с вышки
Взирает весело с небес.

Я полон музыки и слов
На грани бытия,
Где выход есть из бедных слов
В небесные края.

И эту грань не перейти,
Стреле не одолеть,
Где грань надежды и пути
Проходит через медь.

Где ты и явен, и нелеп,
Где ты и прям, и ал,
И где простор упрям и слеп,
И невесом металл.

Где без тебя и эту грань
Увидеть не дано,
Ты подошла в такую рань,
Когда в душе темно.

И осветила путь и тьму
Лениво, как-нибудь,
И предназначила уму
Не голову, а грудь.

И так прозрачна теплота,
Так трепетно внутри,
И чей-то шепот: «Лепота…» —
В ответ на вздох: «Гори…»

И кружит снег из наших снов,
Ложится не дыша,
И тает талый вытек слов
По имени душа.

Я смотрю на свое окруженье,
Современников бедную тьму,
И рискую сказать, что движенье
Моему не доступно уму.

Мне не ближе вчерашняя драка,
Что украсила нынешний век,
Чем созвездие Девы и Рака,
Чем песком занесенный ковчег.

Одинаково чужды и близки
Свинство Брута и Цезаря спесь,
И железные вдаль обелиски
От шумеров и галлов до днесь.

Что мне это протухшее чудо,
Что дырявило деда свинцом,
Этот бурый заштатный иуда
С незастегнутым глупым лицом?

Это время во всем виновато
И эпоха, туды ее в глаз,
Не душа, а стеклянная вата
Чуть звенит и колеблется в нас.

И живу я в просторном загоне,
Не чужой и не свой никому,
Еле кланяясь Ване и Моне,
Что хозяева в этом дому.

И мечтаю грядущего ради,
Что загоны отправят на слом,
И поселят меня в зоосаде
С обезьяной в затейливый дом.

Буду прыгать я с ветки на ветку
С Цицероном и флейтой в ноге,
Да еще бы потолще соседку
В красно-белом одном сапоге.

Может все это, в общем, неплохо,
В чем-то даже, возможно, на ять…
Все же люди, и все же эпоха,
Что с них спрашивать, что им пенять…

Такая жажда весом в полглотка,
А сердце гулко падает с откоса.
Дорога над мостами коротка,
От крымских плит до паводка и плеса.

Вот здесь, где от реки через дома,
Меж гаражом и Млечною дорогой,
Мы целый раз совсем сошли с ума
В зеленой осени, холодной и убогой.

И где-то плыли юг или восток,
И где-то плакал брошенный ребенок,
Ты на коленях у небесных ног,
Родная от запястий до гребенок.

Ломался лед, шумели поезда,
И музыка замерзшая дрожала,
И та, внутри текущая звезда,
Свои круги до выдоха снижала.

А мир спешил, заботы торопя,
Но сквозь огни, и очередь, и руки
Вознесся луч, на вылете слепя,
И рос и гас в полуживые звуки.

И клокотали, булькали во рту,
Они перемещались и кипели,
И медленно взрывались на свету
Под кап ноябрьской бешеной капели.

Как бешено люблю я эту воду,
Что хлещет сверху, золотом дымясь,
Лицо и грудь подставив небосводу,
Я с ней вступаю в медленную связь.

Деревьев ветви жёлты и прозрачны,
И алых маков головы влажны,
И облака – и дымчаты, и мрачны —
Из края в край плывут, обнажены.

И я молюсь и плачу не напрасно,
И вот вверху, пронзив земной зенит,
Кривой зигзаг колеблется прекрасно
И колет вдрызг гранитный монолит.

Гроза моя, сестра моя по страху,
По ужасу, по свету и огню,
Залей дождем казенную рубаху,
Дымящеюся влагой парвеню.

И задыхаясь, чудом пораженный,
Я в травы на колени упаду,
Полуживой, уже полусожженный
В твоем, гроза, божественном аду.

Сомкнутся губы на губах,
И руки на лугу.
Прости меня за этот страх,
Иначе не могу.

И ветер будет рвать траву,
И слезы течь во сне.
Скользить и падать наяву
Придется только мне.

А вам лететь, сплетясь в кольцо,
Кружиться надо мной.
И ваше общее лицо
Принадлежит одной.

И пусть наш сон продлится так,
Чтоб, нежностью раним,
Зажегся в небе Божий знак —
И две звезды над ним.

Медовые губы твои горячи,
И белые руки твои – холодны.
Горят на окошке четыре свечи,
И звезды сквозь пламя видны.

Качаются стены, стрекочут часы,
И воздуха дух распирает звезду,
Судьбу и любовь положив на весы,
Туда и обратно тебя я веду.

Какая дорога, душа в потолок,
Стена помогает усердно пути,
Быть может, последний прекрасный урок,
Который нам вместе проплыть и пройти.

Случайная крыша, короткий приют,
И все не кончаются – дух и прыжок.
И ангелы где-то высóко поют,
И все не проходит удар и ожог.

И я открываю навстречу глаза,
И плечи сжимаю с усердьем ножа…
А где-то на привязи бродит коза,
В тумане от холода кожей дрожа…

Когда я с тобою венчался
На этой земле неживой,
Серебряный всадник промчался
Над самой моей головой,

Поводья сжимая рукою,
В трубу золотую трубя,
Он клялся одною тобою,
Что любит отныне тебя.

И мне не осталось иного,
Как вторить убого ему…
И падало бледное слово
Над всадником в бедную тьму.

И звезды лениво светили,
И месяц взошел и погас.
И меряла версты и мили
Судьба, отлетая от нас.

Ночь и звезды, и ствол за спиною,
И упругие ноги теплы,
И качаются вместе со мною
Две широкие ветви ветлы.

И песок осыпается тихо,
Лист дрожит на ветру, невесом,
И срывается в небо шутиха,
Плещет в заводи медленно сом,

И играет, и в кольца тугие
Свое тело упругое вьет.
Мы с тобою совсем не другие,
А быть может, и наоборот.

Плотно, плотно, почти неподвижно,
Еле-еле на грани грозы,
По оценке всеведущих – книжно,
По закону ножа и лозы.

О, как бел этот сок на разрезе,
На изломе кровавой коры,
По теории Карла Боргезе,
Захороненной в чреве горы.

И толчками до края и выси,
До упора, до света и дна…
Схватка нежная волка и рыси
Только Богу случайно видна.