Виталий Калашников - Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше

5.

Нам счастье казалось уже невозможным,
Но что-то случилось — тревога угасла,
И мы с тобой были уже не похожи
На тех, кем мы были до этого часа.

Пока ты разгадку в созвездьях искала
Слепыми от чувств и раздумий глазами,
Разгадка вослед за слезой ускользала
К губам и щекам, и жила осязаньем.

И я, просыпаясь и вновь засыпая,
Границу терял меж собой и тобою,
И слезы губами со щек собирая,
Я думал: откуда вдруг столько покоя?

Что это? Всего только новая прихоть
Глядящей в упор обезумевшей ночи
Иль это душа, отыскавшая выход,
Разгадку сознанью поведать не хочет?

Но даже душою с тобой обменявшись,
Мы все ж не сумели на это ответить —
Два юных смятенья уснули, обнявшись,
Спокойны, как боги, бессмертны, как дети.

Нам некогда за город — суета,
Но все же видно — осень наступила:
В ларьках уже подогревают пиво,
И меж домов зияет пустота.
Ростов сегодня светел и печален,
И мы почти невольно отмечаем,
Что человек, курящий у лотка,
Старик, который тихо денег просит,
Шофер у своего грузовика,
И почтальон, что пенсии разносит,
И женщина, что вам кричит: «Пока!»,
И мамина увядшая рука
Напоминают осень.

Смываю глину и сажусь за стол,
За свой рабочий стол возле окна.
Блестит Азов, а розовый Ростов
По краю быстро схватывает тьма.

Светило плавит таганрогский мол
И расстилает алую кайму.
Ростов в огнях, а розовый Азов
Через минуту отойдет во тьму.

Еще блестят верхушки тополей,
Но их свеченье близится к концу.
С последней зыбкой кучкою теней
Плывет баркас по Мертвому Донцу.

Смыкает мрак широкое кольцо,
В котором гаснет слабый отблеск дня,
И вот мое спокойное лицо
Глядит из черных стекол на меня.

Приехали гости — пойду зарублю петуха.
В таз рухнет осенний букет, перепачканный кровью,
Я сплюну с досады, ругнусь, чтоб никто не слыхал,
И к речке сойду по тропе, занесенной листвою.

Неужто навеки жизнь будет не жизнь, а живот?
Я вновь задохнусь от внезапно нахлынувшей злобы.
Неужто наш дух никогда эту цепь не порвет,
Которой он связан, как пес, с конурою утробы?

Ведь я до сих пор разволнован грехом пустяковым.
Но что же мне делать, не смог я придумать опять.
Делянку щипать? Чтобы снова шипели чертковы:
«Не стыдно ли вам комара на щеке убивать?»

И трону я травы рукою, и вновь удивлюсь,
Что в мяте и доннике сердце стучит молодое,
И если ты скажешь, что это — мой собственный пульс,
Отвечу: «Конечно». Но мне станет скучно с тобою.

У гадючьих камней заалела эфедра
Влажный воздух так свеж, будто только рожден,
Тяжко дышит земля — в сокровенные недра
Вскрыты поры — все дышит прошедшим дождем.

Вкруг цветов и деревьев упругие глыбы
Теплых запахов — глыбы висят и дрожат,
И мне страшно от мысли, что мы ведь могли бы
Не прийти в этот светлый сверкающий сад.

Разве мог догадаться я сумрачным утром
В наших дрязгах, взаимных обидах, что днем
Будет воздух гореть сквозь пары перламутром
И глаза разгораться веселым огнем.

Я забыл, что я был пессимист и придира,
И невольно к душе подступает сейчас
Ощущенье великой гармонии мира,
На меня нисходившее несколько раз.

Вот недолгой отлучки цена.
У дверей — обгоревшая свалка…
Стены целы, и крыша цела,
Но внутри… Ах, как жалко! Так жалко,
Словно я потерял средь огня
Дорогого душе человека.
В этой кухне была у меня
Мастерская и библиотека.
Всюду лужи, развалы золы,
И лишь книги одни уцелели:
Плотно стиснуты, словно стволы,
Только вдоль по коре обгорели.
Вещи сгинули или спеклись,
Как забытые в печке ковриги,
Потолок прогорел и провис,
Но не рухнул — оперся на книги.
Черт с ней, с кухней, ведь я не о том,
Речь идет о задаче поэта:
Этот мир с виду прочен, как дом,
Но внутри… Ты ведь чувствуешь это.
Этот запах притих в проводах
И в никчемных пустых разговорах,
И в провисших сырых небесах,
И в глазах чьих-то серых, как порох.
Пламя только таится, оно
Ждет момент, когда б мы приумолкли.
Этот мир уже б рухнул давно —
Его держат книжные полки.

Осень реку покрыла своим стрекозиным крылом,
И на комьях земли появились значки слюдяные,
И собаки стоят на кургане и, как неродные,
Смотрят вскользь, озираются, рыщут с поджатым хвостом

Где последний кузнечик последнюю очередь бьет
По остывшим камням, по мишеням пустой паутины,
Я тревожно брожу и веду нескончаемый счет
Всем потерям земли, в первый раз так открыто любимой.

Жгут листву, и под ноги мне стелется медленный дым,
Пролетит электричка, отпрянет с тропинки сорока,
И на всем ощущенье уже подступившей беды,
Я был часто один и мне не было так одиноко.

Выбью двери ногой, но не сразу войду в этот дом,
Где на всем еще эхо былого веселья и смеха
Разожгу самовар, поиграю с приблудным котом,
Соберу чемодан и пойму, что мне некуда ехать.

Почему-то теперь вечера
Так протяжно, так ярко сгорают,
Что мне кажется — это игра
В то, что кго-то из нас умирает.

Я с друзьями смотрю на закат
С небольшого моста, и у многих
Я ловлю этот пристальный взгляд,
Полный скрытой тоски и тревоги.

Вся долина предчувствий полна,
И все ерики, рощи, селенья
Вновь под вечер накрыла волна
Непонятного оцепененья.

«Это чушь», — сам себе я твержу,
Но опять на друзей и на реки
Я спокойно и долго гляжу,
Словно силясь запомнить навеки.

Ливень весенний прошел, затяжной, серебристый, длиннючий, и побежали ручьи!
Господи, как хорошо! — зацвели даже дряхлые сучья, пух тополиный летит!
Бархата глубже и много нежней восходит земля из расщелин асфальта,
А по асфальту разложена пряжа путаных узких следов —
черви из нор поползли! Ради них эти длинные строки!
Все это ради того, чтобы их долготу передать!
Хочется снова хотеть, а хотеть нынче есть что, и славно
мне повторять жадный корпус желаний своих:
дай, я тебя обниму! Дай же, дай, я тебя поцелую,
хочется жрать и купаться, и спать, и шампанское пить!
Этой весне присудить я готов знак почета и премию мира,
орден победы и несколько звезд золотых,
кожаный мяч или премию ленкомсомола,
и нобельпрайс поцелуем к ее интерфейсу прибить.