Виталий Калашников - Стихи Виталия Калашникова, которые очень нравятся Бакшутову, Давыдову и Маше

Мы бревна сгружали однажды
В одном заполярном порту,
И было мне тяжко до жажды,
До привкуса крови во рту.

И чтобы нести было легче,
Представил: несу я ее,
Она обняла мои плечи,
Лепечет про что-то свое.

И речи ее означали,
Что любит, что верит и ждет.
А издали громко кричали:
Куда ты пошел, идиот?

Я сегодня рано встал.
Встал и сразу же устал.
И тогда я лег в кровать,
Чтоб еще чуть-чуть поспать.
Я еще чуть-чуть поспал
И совсем уже проснулся,
Улыбнулся, потянулся,
Бодро встал и вдруг устал.
И опять в постель вернулся.
Я проспал почти до ночи,
Голова моя трещала,
Встал, но сразу так устал,
Что решил начать сначала.
Только что-то мне не спится,
Отвлекает все подряд:
Дождь стучит по черепице,
Мышь скребет под половицей,
И часы вовсю стучат.
Вспомнил! Чтоб заснуть опять,
Надо про себя считать!
1, 2, 3, 4, 5,
6, 7, 8, 9, 10
(Стали петухи кричать,
За окном тускнеет месяц),
220, 230…
(Вот уже запели птицы),
10800
(Вот и солнышко встает),
И на счете 1 000 000
Наконец явился сон.

День проспал, а ночью встал.
Встал и сразу зарыдал,
А потом я бил подушку,
Бил кровать о раскладушку,
Раскладушку о кровать,
И устал, и лег поспать.
Про себя сказал я: «Раз»…
И уснул на этот раз.
Ночь проспал, а утром встал.
Встал и… вроде все нормально!
Как прекрасно! Гениально!
Как я уставать устал.
Я умылся, причесался,
С гирей долго занимался,
Вдруг я тихо застонал:
Это ж сколько я проспал?

Три зачета, курсовую,
Монографию большую,
А свиданок! Репетиций!
Можно сразу удавиться!
На постель тогда я лег
И проспал еще денек.
А потом лежал и думал:
Вот на кафедру иду, мол,
Защищаю курсовую,
Монографию большую,
На свиданки успеваю,
Жизнь по новой начинаю!
И ТОГДА Я РЕЗКО ВСТАЛ!
Встал… и сразу же упал.
Я ж не ел и отощал.
На постель едва взобрался
И пять дней не просыпался.

Вот проснулся, глядь — зима!
Может встанем — ни хрена!
Люди встать меня просили,
Умоляли, угрожали,
поднимали, но устали,
а потом совсем забыли,
А потом похоронили.
И проснулся я в гробу,
Встать хотел — синяк на лбу.
И тогда я испугался,
а потом и ужаснулся:
Это что ж я разоспался?
Наконец-то я проснулся!
Гроб сломал, на землю встал.
Встал и сразу же устал.

Мать сына провожала в путь
И говорила. «Не забудь,
Я жду тебя в родимый дом
Иль на щите, иль со щитом».
Но засосала нищета,
И он вернулся без шита.

Я только раз посмотрел на меню…
В смерти своей никого не виню.

На окошке три девицы —
Ну, и…
     веди, вини, вицы.

Да, жэушник из него не вышел!
Сторожа не вышло из него
И поэта из него не вышло,
И вообще не вышло ничего.

Монтировщик из него не вышел,
Даже сын не вышел из него,
Безработный из него не вышел,
И вообще не вышло ничего.

И любовник из него не вышел,
Муж совсем не вышел из него,
А отец тем более не вышел,
И вообще не вышло ничего.

Ачкоголик из него не вышел,
Наркоман не вышел из него,
Сумасшедший из него не вышел,
И вообще не вышло ничего.

Алиментщик из него не вышел
И стукач не вышел из него,
Комсомольца из него не вышло,
И вообще не вышло ничего.

Мы стучались в этого мудилу,
Что есть сил, и даже сверх того —
Ничего пока не выходило,
Может, в нем и нету ничего?

Импровизация на пишущей машинке
Бобби-Джон — лихой ковбой
И разбойник удалой,
Бобби-Джон сбежал из прерий
В Гваделупу — на разбой.

В Гваделупе жизнь плоха,
Там корова, что блоха,
Там повсюду запах мерзкий,
Даже замок королевский —
Все равно что наш сортир.
Бобби-Джон там строит тир.

Тир, но тир наоборот —
Боб стреляет, Джон — орет,
И из тира выбегает
Перестрелянный народ.

Гваделупский высший суд
Порешил: готовить суп
И сварить в нем Бобби-Джона,
Забияку и пижона,
С добавленьем разных круп,
Суп во славу Гваделуп!

Гваделупские войска
Достают из-под песка
Всеразличные гранаты
И от пушки два куска.

Бобби-Джон преображен,
Вдалеке от белых жен
Он поглажен и подстрижен
И слегка вооружен'

На коленях Бобби-Джона
Спит винчестер заряжённый,
По лицу его гуляет
Беспросветная тоска,
Идиотская улыбка
И сосиски два куска.

Гваделупский генерал
«К бою!»— дико заорал
И с копьем на босу ногу
По саванне поскакал.

Тут поднялся страшный вой:
Миллионною гурьбой
Армия подходит к тиру,
Где спокойно спит ковбой,
Прислонившийся к перилам
Залихватской головой,
Спит с улыбкой половой.

Бобби-Джона страшный шум
Разбудил от сладких дум,
Наш ковбой свалился на пол
И стреляет наобум.
Он стреляет наугад,
Убивая всех подряд:
Попугаев и колибри,
Офицеров и солдат.
Всюду стоны, крики, мат.

Гваделупцы заряжают
Самый страшный аппарат,
Строят длинный коридор:
Тут — забор, и здесь — забор,
Направляя узкий выход
Прямо Джону в лоб, в упор,

И, прицелившись немного,
В эти длинные ворота
Заряжают носорога
Или даже бегемота.

Мажут носорогов зад
И горчицей, и аджикой,
Перцем, хреном, всем подряд.

Носорог орет, как бык,
Испускает смертный рык
И летит с истошным криком
Коридором, напрямик.

Бобби шепчет: «Милый бог!»
Джон как будто бы продрог,
Он от ужаса трясется
От макушки и до ног,
А к нему вовсю несется
С острым рогом носорог.

Диким ужасом объятый,
Джон достал 709-й
Кольт
И, плюнув на судьбу,
Направляет в носорога
Дуло толщиной в трубу.

Носорог ужасно близко, на носу его записка:
«ЩАС ТЫ СДОХНИШ БОББИДЖОН
ТАТАТАТА И ПИЖОН!»

Носорог ужасно близко,
Бобби целится в записку,
С диким ужасом в глазах
Бобби делает: бабах!

Носорог и не зафыркал —
В нем насквозь большая дырка,
И сквозь дырку видит Джон:
У начала коридора
Веселится злая свора
И предчувствует бульон.

В дырке, словно для обзора,
Не скрывается от взора,
Как летит большая пуля,
Разметая эту свору
У начала коридора.

Бобби-Джон лежит, трясется,
С дыркой носорог несется,
И ни влево, и ни вправо:
Тут — забор, а там орава.
И когда наш бегемот
Подбежал уже вплотную,
Бобби прыгнул вслед за пулей
Прямо в дырку, прямо в рот.