Хуан Хименес - Вечные мгновения

Он — цвет твоей души; в твоих глазах
огонь струится, золотом мерцая;
день светозарный гаснет, в небесах
цвет золота на красный цвет меняя;
ты угасаешь; Но в твоих глазах —
мой мир и вера: жизнь моя земная!

Над слюдою речного плеса,
над стеклом в золотых отливах —
зачарованный берег в белых
тополях и зеленых ивах.

Бьется в русле уснувшем сердце,
льется в сонной излуке лето,
и реке упоенной снится
женский голос, и голос флейты.

Зачарованный берег… Ивы
окунулись в затон глубокий
и целуют во сне ветвями
золотое стекло затоки.

И рукою подать до неба,
и течет это небо сонно,
голубым серебром тумана
гладя водную гладь и кроны.

Примечтался сегодня сердцу
этот берег с плакучей ивой,
и решило оно за счастьем
плыть по воле волны сонливой.

Но у самой воды внезапно
на глаза навернулись слезы:
зачарованный голос песню
пел совсем у другого плеса.

Я не вернусь, и ночью,
молчащей, теплой, спокойной,
весь мир уснет под лучами
своей луны одинокой.

Тела моего здесь не будет,
и войдет свежий ветер
в открытые настежь окна,
чтобы справиться о моей душе.

Не знаю, будут ли ждать меня
из долгой двойной отлучки
и беречь воспоминания
со слезами и поцелуями.

Но будут цветы и звезды,
и вздохи, и надежды,
и поцелуи на улицах
под тенью ветвей и стен.

И опять прозвучит рояль,
как этой спокойной ночью,
но не будет того, кто слушает
задумчиво у моих окон.

Ночь и ночная дорога —
это одно и то же.
К тайне твоей любви
иду по черному бездорожью.

К тайне твоей любви —
ветром морей тревожных,
светом горных вершин,
ароматной цветочной дрожью.

Над испанской границей вечерняя тишь…
Под негаснущим солнцем вершины искрятся —
мирозданья врата… Очертанья шиферных крыш
остались во Франции — задником декораций.

С колокольни Сальента к нам долетает звон —
воскресный… Ветер в зеленых скалах резвится.
И пахнет югом. И западный горизонт
багрян. И светло струится пшеница.

Мычанье красных коров, тяжелых от молока,
идиллических пастбищ очарованье.
И речь пастуха сердцу до боли близка…
И над родиной — тень вечернего умиранья…

Блаженство, покой, глухомань. И бредут стада,
и — как звездами высь — полны луга бубенцами.
Глухомань, блаженство, покой. И поет вода,
и колокольчики вторят звонкими голосами.

По золотой дороге уходят дрозды, уходят… А куда?
По золотой дороге розы уходят, уходят… А куда?
По золотой дороге, по золотой дороге я бреду…
А куда? Осень, ответь. Ответьте, птицы и цветы.

Сначала явилась в белом,
чиста, как сама невинность,
и я влюбился по-детски.

Потом пришла разодетой
в немыслимые наряды,
и я ее втайне проклял.

А там предстала царицей,
кичащейся жемчугами…
О, как я зашелся гневом!

Но сбросила эту роскошь,
и я улыбнулся.

Осталась в одной тунике,
чиста, как была когда-то.
И вновь я в нее поверил.

Потом сорвала тунику
и встала совсем нагою…
Поэзия, моя му΄ка,
нагая, моя навечно!

Сначала пришла невинной —
под девическим покрывалом,
и я, как дитя, влюбился.

Но платье она сменила —
разоделась, будто для бала,
и я от нее отвернулся.

Явилась потом царицей,
в драгоценностях небывалых,
и в гневе я задохнулся!

…Но она раздеваться стала.
И я улыбнулся.

Осталась в одной тунике,
маня простотой античной.
И вновь я к ней потянулся.

И сняла под конец тунику
и во всей наготе предстала…
О поэзия, — страсть моей жизни! —
нагая, моя навеки!

Бабочка света,
красота ускользает,
едва прикоснусь к ее розе.

И гонюсь я за ней, ослепший…
И то там, то здесь настигаю…

А в руках остаются
одни очертания бегства!

Как ясно, на ветру шумя в деревьях,
мне говорит душа,
что я во всем.

Что в руке у меня? Я не знаю —
ты ли это, легче пушинки,
или — это лишь тень твоя?

В кроне птица поет,
ключ — в корнях камыша.
С песней вод и высот
оживает душа.

Птица звезды качнет,
ключ — побег камыша.
Зыби вод и высот
отзовется душа.