Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Для тигров ямы роются такие;
Ты в ямах утверди мечи стальные.

Ставь к лезвию почаще лезвиё,
Так, чтоб торчало кверху острие.

Пять ям — добро! А десять — лучше будет!
Тогда-то край наш тяготы избудет.

Рыть ямы людям верным поручай.
И ветру тайны той не сообщай.

Ветвями сверху ямы те прикрой ты.
В глубокой тайне это все устрой ты».

Внял царь совету злобного глупца.
Созвал людей на пир в саду дворца.

Кабульские мужи все были званы,
Уселись по чинам за дастарханы.

Насытились. Под звуки струн потом
Взялись за чаши с царственным вином.

Тут громко, по дурной своей натуре,
Сказал Шагад, надменно брови хмуря:

«Как я унижен тем, что тут сижу!..
Я всех мужей у вас превосхожу!

Отец мой — Заль! Мой брат — Рустам великий!
Вы все — мои рабы, я вам — владыка!»

Разгневался, вскричал кабульский шах:
«Хвастун презренный! Ложь в твоих словах!

Ты не от корня Сама и Нейрама!
И ты — не брат, не родственник Рустама!

Седой Дастан не помнит о тебе,
И Тахамтан не помнит о тебе!

Ты был у них слугою — самым низким…
Тебя в их доме не считают близким!»

От слов его разгневался Шагад;
Стремительно он вышел из палат,

В Забул помчался с верными мужами,
В пути проклятья изрыгал устами.

Коварен, подл, хоть возрастом — юнец,
В слезах вошел он к Залю во дворец.

Увидев сына — стан его и плечи,—
Премудрый Заль обрадовался встрече.

Он расспросил Шагада, обласкал,
Утешил — и к Рустаму отослал.

Рустам был рад. Он видит: брат прекрасен,
Могуч, разумен, духом тверд и ясен.

Сказал он: «Истинны уста молвы:
Все внуки Сама — пахлаваны-львы!

Как тесть твой — шах кабульский поживает?
Он честью ли Рустама вспоминает?»

Рустаму скорбно отвечал Шагад:
«Не говори о тесте, милый брат!

Он добр ко мне и ласков был доныне,
Был щедр со мной и полон благостыни.

Но винопийцей он позорным стал,
От пьянства дерзким он и вздорным стал.

Свой подлый нрав внезапно вдруг явил он,—
Меня пред всем Кабулом оскорбил он.

Кричал: «Доколе буду дань платить,
Перед Систаном голову клонить?

Что мне Рустам? Я знать его не знаю.
Я сам ни в чем ему не уступаю».

А мне сказал, что Залю я не сын.
А если сын, то — стыд его седин.

Так он кричал, при всех меня позоря.
Уехал бледный я, в слезах от горя».

Рассказу внял, разгневался Рустам.
«Добро! — сказал. — За все ему воздам!

И ты не думай о кабульском шахе.
Его венец валяться будет в прахе.

За эти дерзкие слова его
От плеч отскочит голова его.

Застонет скоро шахский дом Кабула.
Тебя поставлю я царем Кабула!»

Дней семь он брата у себя держал,
С собою рядом на пирах сажал.

Тем временем в поход сбираться стал
Мужей, покрытых славою, созвал он.

Он снарядил воинственную рать,
Чтобы Кабул мятежный покарать.

Как завершились хлопоты с войсками,
Первоначальный гнев утих в Рустаме.

И тут сказал Рустаму льстец Шагад:
«Не помышляй о битве, милый брат!

Мы на воде твое напишем имя,—
В Кабуле ужас овладеет ими.

Такой охватит их великий страх,
Что все перед тобой падут во прах.

Я думаю, что неразумный шах
Раскаялся теперь в своих словах!

Гонцов с дарами, думаю, пришлет он,
Назад меня с поклоном призовет он».

Рустам ответил: «Это верный путь.
Зачем войска мне за собой тянуть?

Тут сотни всадников моих довольно,
Меня да Завары — двоих довольно».

Встал шах кабульский — дивово отродье,
Поехал на охотничьи угодья.

С собой он землекопов сотни взял,
Копать большие ямы приказал.

В работе землекопы яры были;
Луга, угодья ямами изрыли.

А вырыв ямы, укрепили в них
Мечей и копий множество стальных.

И сверху так искусно их прикрыли,
Что ямы вовсе незаметны были.

Когда Рустам в поход сбираться стал,
Шагад в Кабул гонца тайком послал.

«Идет без войск Рустам! Без промедленья
Встречай его, в слезах моли прощенья».

Навстречу выехал кабульский шах,
С коварством в сердце, с лестью на устах.

И, встав на рубеже Кабулистана,
Сошел с коня, увидев Тахамтана.

Снял с головы тюрбан индийский свой,
Склонился обнаженной головой.

Снял сапоги и, босиком ступая,
Шел униженный, стоны исторгая.

Пал ниц, слезами землю оросил
И долго он простить его просил:

«Пьян был твой раб — достойный лишь презренья!
Погублен я безумьем опьяненья…

Прости, могучий, милость мне яви!
Мой дух твоим величьем обнови!»

Посыпав темя прахом, он на милость
Надеялся. А в сердце месть таилась.

И, по великодушью своему,
Рустам смягчился и простил ему.

Велел ему покрыть тюрбаном темя,
Обуться, ехать рядом, стремя в стремя.

Пред городом Кабулом им предстал
Зеленый дол. Он душу услаждал.

Леса росли, ручьев шумели волны,
Луга и чащи были дичью полны.

Они на отдых стали в тех местах,
Устроить пир велел кабульский шах.

Воссели на высокие сиденья,
Потребовали музыки и пенья,

И за вином сказал Рустаму шах:
«Онагров много на моих лугах.

Они непуганными табунами
Пасутся невдали между холмами.

Газелям, сернам, ланям — нет числа,
Не настигала их ничья стрела.

Лишь для тебя — Рустама-исполина —
Мной береглась та вольная долина».

От слов его Рустам повеселел,
Ловитвы он привольной захотел.

Охота — вот была его отрада,
За все невзгоды прежние награда.

Обычай мира древнего таков:
Мы в море тайн не видим берегов.

Тигр в камышах, огромный кит в пучине
И лев могучий — властелин пустыни,