Александр Оленич-Гнененко - Избранное

Выдувает мелкозем
С урожаем пополам.
Громоздит он холм на холм,
Сыплет прахом по полям.

Хочет он: «Пусть будет сух
Каждый встречный водоем!»
И, захватывая дух,
Ледяным метет крылом.

Свирепея вдаль летит,
Острым щебнем бьет в глаза.
Только встала на пути
Стройных кленов полоса.

Подставляют ветру грудь,
И крепни и молоды,
Ветер силится согнуть
Кленов тесные ряды.

Но полей живой оплот
Неподатлив и упруг,
И под самый небосвод
Суховей взмывает вдруг.

Он проходит высоко,
Мимо пашен, стороной,
И отброшен далеко
Он лесною полосой.

Вдоль нее — горбом земля,
Бурьяны застряли в ней,
А за ней лежат поля,
Изумруда — зеленей.

А за ней лежат поля,
Широки, ровны, чисты,
И напитана земля
Влагою до черноты.

Вокруг бесплодная пустыня —
Один песок сухой,
И с высоты прозрачносиней
Палящий льется зной.

Куда ни глянешь над буграми
(Подъем зыбучий крут) —
Гонимые вперед ветрами,
Пески, шурша, текут.

Они веками, шаг за шагом,
Сюда крались, ползли,
До капли отнимая влагу
У неба и земли.

Сжигая зелень и цветенье
Дыханием огня,
И водоемы и селенья
В барханах хороня.

Так от Кизляра до Моздока
И до Кумы-реки,
Как волны, катятся с востока
Сыпучие пески.

Змеятся гривы над холмами,
Крутясь, смерчи метут.
Пески недаром бурунами
Здесь исстари зовут.

Но, где пустынный смерч взметало,
Идут казачки в ряд,
И черенками краснотала
Они бурун крепят.

И чтоб высокий дуб сражаться
С песчаной бурей мог,
По лункам жолуди ложатся
В распаханный песок.

Вихрь вздымает здесь барханы,
Заметает травы там,
Лишь один овес песчаный
Не сдается и пескам.

Ветер стонет от обиды,
И шипит песок змеей,
И уже овса не видно:
Он засыпан с головой.

Толщу осыпи зернистой,
Как иглой, овес проткнул
И метелкой серебристой
Снова весело взмахнул.

Мы напор барханов встретим
С ним, испытанным во всем,
Закрепим пески мы этим
Замечательным овсом.

Выше самой легкой тучи
Эскадрильи пронеслись, —
И десант семян летучих
В бурунах посеял жизнь.

Покоренная пустыня
Будет пастбищем цвести,
И сухим пескам отныне
Наших нив не замести!

Сотни лет здесь странствовало горе,
Шелестели мертвые пески.
А теперь, синея, плещет море
В древнем устье высохшей реки.

Не смерчи, а влажные туманы
Небо занавесили в жару.
Белые, как пена, пеликаны
На волну садятся поутру.

И вода, с журчаньем, по каналам
Вдаль течет, расцвет земле суля,
Та вода, которой век не знала
Солнцем прокаленная земля.

Новозданные струятся реки
По просторам рисовых полей,
Наполняя их квадраты-чеки
Влагою прохладною своей.

И столбы шагают от плотины,
Смел и быстр размах больших шагов:
То же море, двигая турбины,
Силу даст для электроплугов.

Высока колхозная пшеница,
И шумят колхозные сады.
Празднует прикумская станица
Возвращение живой воды.

Там, где тлели пни сырые,
Где и птицы гнезд не вьют,
Собирала малярия
Жатву смертную свою.

И казалось, что болото
Землю скрыло навсегда,
И его немые воды
Не стекали никуда.

Но пришел к болотам черным
Смелый сердцем человек.
Он, могучий и упорный,
Вырыл русла новых рек.

В топи выдвинул заставы,
Проложив за гатью гать,
И болото он заставил
Сушу пленную отдать.

А потом все выше, выше
Поднимался в горы он,
Дикий лес впервые слышал
Топора победный звон.

День и ночь гремя железом,
На кирку сменив топор,
Он террасами изрезал
Склоны всех соседних гор.

И в былых глухих трясинах,
Стывших мертвою водой,
Сыплют девушки в корзины
Чай аджарский молодой.

И не счесть на горных склонах
Желто-пламенных плодов
Апельсиновых, лимонных,
Мандариновых садов.

Посадили отводок в почву,
И, раскинувши сеть корней,
Жадно рос он и днем и ночью —
Двадцать метров за сорок дней.

Полированною колонной
Желтый ствол в синеву взнесен.
Узких листьев сухая крона
На верхушке раскрыла зонт.

Не один, а сплошною чащей
В наступление шел тростник.
Так над горной рекой гремящей
Удивительный лес возник.

И в полуденный зной прохладно
Под навесом его везде.
Только солнца скупые пятна
Брызнут золотом там и здесь.

С виду мертв он, но жизни шорох
Слышат сонные тростники:
Тут уже расселились в норах
Осторожные барсуки.

И шакалы узнали ходы
В странный лес, что разросся вдруг,
Для засады и для охоты
Словно создан густой бамбук.

Лишь над лесом, светясь опалом,
В небе выплывет лунный диск,
Поднимают во тьме шакалы
Детский плач и протяжный визг.

Но охотничьи их угодья
Беспокойны бывают днем:
Из совхоза сюда приходят
Лесорубы за тростником.

Ударяет топор со звоном,
И пилы раздается свист,
И трепещет листва на кронах,
И стволы оседают вниз.

Их увозят тропой колесной,
Хоть уклон каменист и крут,
А потом в мастерских совхоза
Парят их, и прямят, и гнут.

Ни вершка не идет в потери —
Каждый ствол для работы гож.
Те, что тоньше, кладут, размерив,
Под зубчатый и круглый нож.

Будто искры, опилки брызжут
Из-под лезвий со всех сторон,
И коленчатых палок лыжных
Мчится к северу эшелон.

Там, где мертво молчащие
Топи гибель таят,
Молодые дрожащие
Эвкалипты стоят.

Над болотной трясиною
Посадил их колхоз.
Корень, всосанный тиною,
К твердой почве пророс.

В воду смотрятся светлые
Эвкалиптов стволы,
И струится от веток их
Легкий запах смолы.

Ветер, с моря чуть дующий,
Их дыханье несет
Над туманом, ночующим
В кочках черных болот.

Пусть пока невысокие
Эвкалипты стоят,
Но трясину глубокую,
Возмужав, победят.

И неба синь и синь морской воды…
Тяжелая волна устала колыхаться.
Горячей желтизной округлые плоды
Сверкают сквозь листву и нежно золотятся.