Расул Гамзатов - Берегите матерей!

Подтянутей, строже по стати и сути.
Учился отец твой не в Литинституте,
И много трудней, чем живете вы все,
Он жил — сирота, муталлим медресе.

…Пошли на базар продавать вороного,
И вот на плечах у невесты — обнова.
Помазали медом невесте уста:
— Пусть жизнь твоя будет сладка и чиста.

О, как я плясала на свадьбе у них…
Смотрел на невесту влюбленный жених!..
Поэт, он тогда о стихах позабыл
И глаз восхищенных с тебя не сводил,
На палец мою намотав бахрому…

— Так что ж изменила ты цвет?.. Почему?

— Ах, свадебный пир еще длился в ауле,
А черная весть прилетела как пуля,
Дурное — оно как на крыльях спешит:
На фронте врагами был родич убит.

На землю чужую, от дома далеко,
Упал он, сраженный, и сгинул до срока,
И буркой прикрыли его земляки.
А мама печальную песню Чанки
Запела о том, как поверженный пал
Вдали от отчизны отважный Батал.
И слезы катились по мне то и дело,
И я все мутнела, и я все чернела…

— Скажи, что еще приключилось с тобою?
Была ли когда-нибудь ты голубою?

— Была… Голубей, чем небесный атлас,
Была я в тот самый торжественный час,
В тот день, для отца твоего незабвенный,
Когда твоя мама с покоса не сено —
Дитя привезла, прошептала, смутясь:
«Хоть сына вы ждали, но дочь родилась!»

Отец твой — а это вы знаете с детства! —
Вдруг весь просиял, точно солнце, отец твой,
Взял на руки дочь, и услышал Хунзах:
— Смотрите!.. Весь мир у меня на руках!

Ребенок! Но есть ли созданье чудесней?!
Да будешь ты, дочка, той первою песней,
С которой встречают весеннюю рань!
Купил он для мамы лазурную ткань,
Чтоб маму и дочь обходили невзгоды,
Чтоб не было к дому пути для врага —
По старой примете
над дверью у входа
Прибил он витые бараньи рога.

А мама, лазурной окутана тканью,
На крышу взойдя, источала сиянье,
Глаза ее были синее, чем тот
В Сорренто тобою увиденный грот.

— Куда же девалось сиянье лазури?..

— Оно потонуло в печали и хмури,
И может ли рог — хоть витой, хоть какой —
Препятствовать натиску злобы людской?!
Лазурь мою смыло слезою соленой…

Какой только я не была!
И зеленой,
Как в Африке знойной могучий банан.
Лиловой была, как просторы полян,
Что в мае коврами фиалок одеты.
Была и кофейного теплого цвета,
Оранжево-желтой была, как закат,
Была золотистою, как листопад,
И серой, как надпись на старом кинжале, —
Цвета перемены судьбы отражали.

И злобная зависть, вражда, клевета
Злорадно гасили живые цвета.
Чуть искорка счастья затеплится в недрах,
Как тут же потушит недремлющий недруг.

— Но разве все лучшие люди земли
Веселые краски сберечь не могли?

— Веселые краски?! Да как уберечь их,
Когда все бело от костей человечьих,
Когда по дорогам шагает война
И кровью земля напилась допьяна?!

В те годы тела устилали равнины,
И души солдат, словно клин журавлиный,
По небу летели, как в песне твоей, —
Той песне, какую сложил ты поздней…
Весь мир пропитался и горем, и злобой.
«Веселые краски»! Сберечь их попробуй!

И стала я тусклою, словно зола.
Казалось, надежда навек умерла,
Казалось, цвета я меняла напрасно…

— Скажи, а была ты когда-нибудь красной?

— Была я, как пламя пожара, ярка.
Но спрячешь ли пламя на дне сундука?..
Из мрака поднимется к небу светило.
Все красное мама твоя раздарила
Бойцам — партизанам, героям Хунзаха,
Чтоб красной звездою сверкала папаха,
Чтоб, в бой устремляясь, могли смельчаки
Украсить шинели свои и штыки.

В семнадцатом
Женские красные шали
Знаменами гордыми в небо взмывали.
Потом из остатков пробитых знамен
Тебе — пионеру — был галстук скроен.

Прекрасные ленты багряного цвета
Вились на пандуре Махмуда-поэта.
Когда же навеки замолк наш певец,
Упавший пандур подхватил твой отец,
И ленты взметнулись по-прежнему ало
При звуках «Заря обновленная встала»…

Над миром весенняя встала заря,
И мир обновился, пылая, горя,
Ты — отпрыск Гамзата, ты — сын его третий,
На землю явился на раннем рассвете.
И, может быть, ты потому и поэт,
Что мама тебя завернула в рассвет.

— Все верно… Но гибли в горах сыновья.
Война раздирала родные края.
Аулы, враждуя, точили кинжалы…
Так что же ты черною снова не стала?

— Послушай! Боюсь я, что в дальних скитаньях
Совсем позабыл ты о старых преданьях.
Ты вспомни былое, ты вспомни рассказ,
Который от мамы ты слышал не раз.

Говорят, в былые годы
Два могучих древних рода
Друг на друга шли войной —
Тесен им аул родной.

Род пред родом громко хвастал:
— Мы заткнем за пояс вас-то!
Первый род: «Мы всех сильней!»
Род другой: «А мы — древней!»

И случилось же такое,
Что в одну влюбились двое,
Два противника — в одну.
Два врага — в одном плену.

И, как водится в Хунзахе:
Оба, пышный мех папахи
Нахлобучив до бровей,
В бой торопятся скорей!

Видно, посчитав от дури:
Если, мол, в овечьей шкуре
У джигитов голова —
Сам джигит сильнее льва.

Тот кричит: «Моя невеста!»
А другой: «Ты здесь не вейся,
Я давно ее жених!»
Прочь сбежать бы от двоих!

Тот платок срывает пестрый,
А соперник саблей острой
Полкосы у милой — хвать!
«Не хочу, мол, уступать!»

Бурку мигом разостлали.
Кровь бежит по синей стали.
Сабли блещут, бой кипит —
Пал один. Другой убит.

Все забыли о невесте,
Помнят лишь о кровной мести.
Стоны. Выстрелы. Резня —
На родню идет родня.

И в одном роду все жены
В черной ткани похоронной.
Кто изранен, кто убит,
Плачут девушки навзрыд.

А в другом роду иное.
Не вздыхая и не ноя,
Порешили жены там
Слез не лить — назло врагам!

— Не наденем черной ткани!
Ни стенаний, ни рыданий
Не услышит враг от нас!
Вместо плача — только пляс!

Только смех, веселье, пенье.
Храбрецов не станет мене,
Сколько их не режь, не бей!
Жены сели на коней.

Смотрят весело и дерзко.
Туго стянута черкеска,
Под папахой — змеи кос.
Здесь не льют и в горе слез.

Здесь ни жалобы, ни стона.
Волей крепкой, непреклонной
Эти женщины сильны,
И отважны их сыны.