Михаил Лермонтов - Том 3. Драмы

Даты, которые Лермонтов указывает перед каждой сценой, появились в беловой рукописи вместе с разделением текста на сцены. И. Л. Андроников считает, что даты эти отражают дни, памятные Лермонтову, составляющие вехи в истории его взаимоотношений с Н. Ф. Ивановой ( И. Андроников . Лермонтов. М., 1951, с. 38).

В рукописи ошибочно: Анне.

Фамилию этого персонажа драмы Лермонтов, очевидно, образовал от названия села Белынь Нижнеломовского уезда Пензенской губернии, расположенного неподалеку от его родных мест. Таким образом, фамилия его героя была сформирована по тому же принципу, что и фамилия критика В. Г. Белинского, к которому данный персонаж «Странного человека» безусловно никакого отношения не имеет. Есть основание предположить, что прототипом Дмитрия Белинского был студент Московского университета Д. П. Тиличеев, имя которого упоминается в стихотворении Лермонтова «А. Д. З……», обращенном к студенту А. Д. Закревскому (см.: И. Андроников . Лермонтов, с. 39–42).

Подобной легенды нет ни в Коране, ни в преданиях об основателе ислама Мухаммеде (ок. 570–632). Сюжет этот восходит к рассказу, принадлежащему перу Дж. Аддисона и помещенному в английском просветительском журнале «The Spectator» (1711, 18 июня) (см. об этом: Ю. Д. Левин . Из реминисценций английской литературы у Лермонтова. – Русская литература, 1975, № 2, с. 204–205).

Дорогая! (Франц.).

Это кокетка. (Франц.).

Мушка – карточная игра.

Ряд выражений и характеристик в пьесе Лермонтова восходят к комедии Грибоедова «Горе от ума». Впервые, в искаженной цензурой редакции, комедия была представлена на сцене в Петербурге 26 января, а в Москве – 27 ноября 1831 г. По Москве ходили многочисленные списки «Горя от ума», и Лермонтов хорошо знал комедию Грибоедова. Совершенно самостоятельно и чрезвычайно своеобразно разрабатывая тему столкновения вольнолюбивого молодого человека с высшим обществом, Лермонтов подчеркивает вместе с тем, что действие его драмы происходит в «фамусовской» Москве. В тексте «Странного человека» содержатся многочисленные «отсылки» к комедии «Горе от ума». Среди молодых людей, посещающих те же балы и салоны, что Владимир Арбенин, назван Чацкий (сцена II), старшее поколение высшего общества Москвы именуется «очаковским веком» (сцена XII), Павел Григорич Арбенин, подобно Фамусову, руководствуется во всех своих поступках соображением: «Что скажут в свете?» (сцена I). Гости салона Загорскиных пытаются объявить Владимира Арбенина сумасшедшим задолго до того, как он под влиянием глубоких разочарований впадает в безумие. Наталья Загорскина не только предпочла Владимиру Арбенину преуспевающего пошляка, помышляющего лишь об упрочении своего материального положения и о карьере в «свете» (окончательный приговор над ним произнесен в сцене XII устами Арбенина, заявившего о Наташе и ее женихе: «…пускай закладывают деревни и покупают другие… вот их занятия!»), но и готова поддержать клевету о безумии Арбенина: «…как хотеть, чтоб сумасшедший поступал как рассудительный человек!..» – говорит она (сцена XII). Узнав об измене Натальи, Арбенин сначала не верит, считая это злою шуткой. После беседы со своим счастливым соперником, в ходе которой последний раскрывает свои жизненные принципы, Арбенин восклицает: «Какая низость! И она может… его любить!..»; «Всемогущий! Как ты позволил ей пожертвовать моей любовью для такого подлеца!» (сцена XII).

Речь идет о Московском благородном собрании, которое помещалось в здании, построенном архитектором М. Ф. Казаковым в 80-х годах XVIII в. (ныне Дом Союзов). Здесь давались балы и маскарады.

Лермонтов воспроизводит здесь действительный факт. В раннем детстве его волновала и до слез трогала музыка. В 1830 г. Лермонтов записал в одной из своих тетрадей: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, по уверен, что, если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать» (наст. изд., т. IV).

Сцена IV. В этой сцене отразились университетские впечатления Лермонтова. Характеризуя Москву, В. Г. Белинский впоследствии специально останавливался на огромном значении Московского университета в жизни Москвы и всей России. «В Москве находится не только старейший, но и лучший русский университет, привлекающий в нее свежую молодежь изо всех концов России», – писал он ( В. Г. Белинский . Полное собрание сочинений, т. VIII. М., 1955, с. 404). Лермонтов учился в университете в одно время с В. Г. Белинским, Н. В. Станкевичем, А. И. Герценом, Н. П. Огаревым, Н. М. Сатиным, Н. И. Сазоновым, С. М. Строевым, И. А. Гончаровым и другими – в пору, когда в широко распространенных студенческих кружках горячо обсуждались философские, социальные, политические и литературные проблемы. Один из таких кружков изображен Лермонтовым в сцене IV. Писатель воспроизвел здесь некоторые черты своего студенческого окружения, той группы молодежи, которая в высшем обществе Москвы получила прозвание «la bande joyeuse» – «веселая шайка» (см.: Н. Л. Бродский . М. Ю. Лермонтов. Биография, т. I. М., 1945, с. 278–296). Вполне вероятно, что в лице студента Заруцкого Лермонтов изобразил своего товарища А. Д. Закревского – весельчака, остроумного собеседника, страстного любителя поэзии Лермонтова. Закревский живо интересовался историей и свои общественные идеалы выразил с наибольшей полнотой в статье «Взгляд на русскую историю» (Телескоп, 1833, ч. 17, № 20, с. 489–504, подпись «А. З.»). В этой статье он защищал мысль о национальной самобытности России и ее высокой исторической миссии. Особенное значение в русской истории он придавал Отечественной войне 1812 г. «1812 год есть начало самобытной, национальной жизни России», – писал он (Телескоп, 1833, ч. 17, № 20, с. 490). Ср. заключительный монолог Заруцкого в сцене IV.

Черт побери! (Франц.).

Речь идет о драме «Разбойники» Шиллера в переделке Н. Н. Сандунова. Вольный перевод этой драмы, осуществленный Сандуновым еще в 1793 г., в течение ряда лет шел на петербургской и московской сценах и, очевидно, приспосабливался к условиям императорских театров. Лермонтов иронизирует над попытками «переделать» драму Шиллера в угоду требованиям театральной администрации. Свое отрицательное отношение к переделкам творений великих драматургов, искажающим их смысл и создающим превратное впечатление о художественных достоинствах оригинала, Лермонтов высказал и в письме к М. А. Шан-Гирей 1830 г. (см.: наст. изд., т. IV). Переделка «Разбойников», которую дирекция императорских театров предпочитала подлинному произведению Шиллера, возмущала современников Лермонтова. С. Т. Аксаков писал о постановке «Разбойников» на московской сцене в 1829 г.: «Плод разгоряченного воображения юного Шиллера, еще не знавшего ни драматического искусства, ни света, ни людей… дается на русской сцене – в сокращенном виде!.. Рука, которая поднялась на Шиллера, не необходимостью была на то подвигнута: если б исключили сцены или выражения, противные строгой нравственности, вредные в каком-нибудь отношении, по крайней мере признанные такими, это дело другое, а то просто: показалась пиеса длинною, действующие лица болтливыми – и трагедию сократили» ( С. Т. Аксаков . Собрание сочинений, т. III. М., 1956, с. 464). Театральная администрация, однако, предпочитала искаженный текст пьесы подлинному тексту Шиллера не только «для бенефисных спекуляций», как полагал Аксаков. Она руководствовалась при этом в значительной степени цензурными соображениями.