Омар Хайям - Рубаи. Полное собрание

С. Б. Морочник и Б. А. Розенфельд якобы «в соответствии с таджикским оригиналом» переделали завершение этого перевода так:

Глаза Туркан-хатун — красивейшие в мире — Добычей стали чьей? Гулямов и юнцов!

Они пишут: «Румер принял имя Туркан за нарицательное слово, означающее „турки“, а слово „гулямов“ перевел словом „рабов“. Слово „гулямы“ во времена Хайяма означало главным образом придворных гвардейцев, формально бывших собственностью („рабами“) султана, но фактически представлявших собой вооруженную силу, что позволяло им неоднократно свергать и возводить султанов» . По их мнению, «на отношения Хайяма со вдовой Мелик-шаха Туркан-хатун, которой не без помощи придворных гвардейцев-гулямов удалось, отстранив остальных преемников Мелик-шаха, посадить на трон его младшего сына, пятилетнего Махмуда, и быть фактической императрицей, по-видимому, в значительной степени повлияло это четверостишие» . ( Морочник С. Б., Розенфельд Б. А. Омар Хайям — поэт, мыслитель, ученый. Сталинабад, 1957. С. 50–51.)

«Гулямы» — хорошо; «турки» — надо полагать, речь о тюрках, поскольку турецкой нации тогда попросту еще не было; в остальном толкование весьма сомнительное. Получается, что даже подмастерья помыкали Туркан-хатун?.. Из множества возражений достаточно привести два. Во-первых, «туркан» (так в тексте оригинала) совсем не то же, что «Туркан-хатун»: титулование царствующей особы оторвать от имени попросту невозможно. Во-вторых, хотя Хайям явно не скупился на личные выпады в стихах, он ни разу не назвал ни одного личного имени (кроме своего собственного). Только прозвища (скорей всего, им же только что и придуманные, например: «Ладонь, Дарующая Благо» и «Рохалло Ку») и имена легендарные. С чего бы ему нарушать этот свой принцип, да еще в той скользкой ситуации, когда сам он служит при дворе Туркан-хатун? Так что едва ли в четверостишии речь о ней.

838. См. № 160, 1205.

842. По критерию: вес = 535, 56-е место. Претенденты на авторство: Афзал Каши, Авхаад Кирмани.

843. Четверостишие необычное, но по всем приметам хайямовское. «Змея горя» у него встречается и в других стихах; здесь он, отталкиваясь от этого образа, как бы обнаруживает недочет в своей «алхимической рецептуре» счастья и уточняет ее (заметим, последние строки напоминают именно формулы алхимиков). Шкатулка с лалами — иносказание для «кубка с вином», который в свою очередь средоточие уже знакомых нам иносказаний Хайяма. Есть поверье, что ядовитую змею можно ослепить блеском изумруда; оно породило пословицы («ослеплять эфу изумрудом», т. е. обманывать врага или жизненные невзгоды) и поговорки («изумруд и глаз эфы», т. е. несовместимые вещи). Отсюда и вывод, что в «шкатулку лалов» — в проповедуемый Хайямом набор благородных жизненных принципов — должен быть добавлен и некий «изумруд», нейтрализующий «змею горя».

Поскольку горе — «мое», ясно, что под «винохлебом» Хайям имеет в виду самого себя. Но что такое здесь изумруд ?.. Остается только догадываться.

Надо также сказать, что первая строка дает двойное чтение, поскольку содержит омонимы: «богатый» — «пение» и «нагой» — «кривляние»; при этом меняется и смысл второй строки:

1) Винопитец хотя обогащает /торговца/, — нагим становится, И от воплей его мир приходит в смятение.

Здесь «вопли» — стенания разоренного пропойцы, «смятение мира» — от сочувствия бедняге.

2) Винопитец если пение затеет — кривлякой становится…

Здесь уже «вопли» — несносное пение, а «смятение» — возмущение окружающих.

Общий контекст четверостиший Хайяма и завершение этого рубаи подсказывают отдать предпочтение первому толкованию.

845. Лобат — женское имя: «Дивная красавица».

Это рубаи входит в куст четверостиший, завершающихся словами: «Склонись! Не упади!» (см. № 131, 499, 569, 782); но здесь переводчик был вынужден нарушить стереотип и перевести их соответственно новому контексту: «Нагни! Но не пролей!» Своим зачином: «Вчера я был… и видел две тысячи…» — оно родственно также знаменитому четверостишию № 721. Нет сомнений, что автор — Хайям.

Зато странный текст, приведенный в Вариантах, едва ли принадлежит его перу; он производит впечатление карикатуры на это четверостишие. Однако Тиртха почему-то предпочел взять для своей книги именно тот вариант; более того, в переводе на английский язык он его слишком «осовременил»:

853. Недоговоренность порождает множество догадок. Чего двадцать и чего шестьдесят ? О. Румер предположил, что — винных кубков:

А. Ш. Шахвердов, комментируя его перевод ( Омар Хайям. Рубаи. Л., 1986. С. 271), пишет: «В оригинале речь идет, вероятно, о числе прожитых лет» . Не исключено. А что, если это количество зрителей, аккомпанирующих плясуну хлопаньем в ладоши?

Многозначность текста в данном случае случайна. Это явный экспромт, произнесенный в понятной слушателям ситуации.

856. По критерию: вес = 472, 93-е место. См. также № 684.

Драматическая история любви немолодого поэта к ветреной красавице. Большинство этих стихов практически неизвестно даже персидским читателям. И никто, кажется, не замечал раньше, что они являются фрагментами единого сюжета.

858. В третьей строке слегка пародируется двойная адресация, принятая в суфийской лирике, где по видимости стихи обращены к возлюбленной, а на самом деле — к Богу. Здесь — наоборот.

861. Первую строку можно читать по-разному: «С какой стороны, из какой страны ты пришла?» либо «Чьими руками ты создана?» . В существующих переводах встречаются оба варианта.

По критерию: вес = 466, 98-е место.

862. Только математику и геометру (кем и был Хайям) мог прийти в голову такой причудливый образ.

Заметим, этот образ прямо соответствовал его научным изысканиям: он вплотную приблизился к решению проблемы бесконечно малых, т. е. к интегральному и дифференциальному исчислению, более чем на 500 лет опередив свое время. И все же надо быть не только математиком, но и поэтом, чтобы вообразить настолько «бесконечно малую» окружность, что внутри не помещается даже точка ее центра: