Илья Сельвинский - Стихи

Лишь приголубь ее голубок,

Лишь подманить воркованием губы,

Мехом дыханья окутать ее,

Грянуть ей в сердце — прямо и грубо —

Жаркое сердцебиенье свое.

Но есть на свете такая дружба,

Такое чувство есть на земле,

Когда воркованье просто не нужно,

Как рукопожатье в своей семье,

Когда не нужны ни встречи, ни письма,

Но вечно глаза твои видят глаза,

Как если б средь тонких струн организма

Новый какой-то нерв завелся.

И знаешь: что б ни случилось с тобою,

Какие б ни прокляли голоса —

Тебя с искалеченною судьбою

Те же теплые встретят глаза.

И встретят не так, как радушные люди,

Но всей

глубиною

своей

чистоты,

Не потому, что ты абсолютен,

А просто за то, что ты — это ты.

1939

Илья Сельвинский. Стихи.

Россия — Родина моя. Библиотечка русской советской поэзии в пятидесяти книжках.

Москва: Художественная литература, 1967.

Над рекой-красавицей птица не воркует —

Голос пулемета заменил дрозда.

Там моя заботушка, сокол мой воюет,

На папахе алая звезда.

Я ли того сокола сердцем не кормила?

Я ли не писала кровью до зари?

У него, у милого, от его да милой

Письмами набиты газыри.

Письма — не спасение. Но бывает слово —

Душу озаряет веселей огня.

Если там хоть весточки ожидают снова,

Это значит — помнят и меня.

Это значит — летом ли, зимней ли порошей

Постучит в оконце звонкое ружье.

Золотой-серебряный, друг ты мой хороший,

Горюшко военное мое.

Над моей бессонницей пролетают ночи,

Как закрою веки — вижу своего.

У него, у милого, каренькие очи...

Не любите, девушки, его.

1943, 72-я Кубанская дивизия

Илья Сельвинский. Стихи.

Россия — Родина моя. Библиотечка русской советской поэзии в пятидесяти книжках.

Москва: Художественная литература, 1967.

В рыжем лесу звериный рев:

Изюбрь окликает коров,

Другой с коронованной головой

Отзывается воем на вой —

И вот сквозь кусты и через ручьи

На поединок летят рогачи.

Важенка робко стоит бочком

За венценосным быком.

Его плечи и грудь покрывает грязь.

Измазав чалый окрас,

И он, оскорбляя соперника басом,

Дует в ноздри и водит глазом.

И тот выходит, огромный, как лось,

Шею вдвое напруживая.

До третьих сучьев поразрослось

Каменное оружие.

Он грезит о ней,

о единственной,

той!

Глаза залиты кровавой мечтой.

В такие дни, не чуя ног,

Иди в росе по колени.

В такие дни бери манок,

Таящий голос оленя,

И лад

его

добросовестно зубря,

Воинственной песнью мани изюбря.

Так и было. Костром начадив,

Засели в кустарнике на ночь

Охотник из гольдов, я и начдив,

Некто Игорь Иваныч.

Мы слушали тьму. Но брезжит рассвет,

А почему-то изюбрей нет.

Охотник дунул... Тишина.

Дунул еще. Тишина.

Без отзыва по лесам неслась

Искусственная страсть.

Что ж он, оглох, этот каверзный лес-то?

Думали — уж не менять ли место.

И вдруг вдалеке отозвался рев.

(В уши ударила кровь...)

Мы снова — он ближе. Он там. Он тут —

Прямо на наш редут.

Нет сомненья: на дудошный зык

Шел великолепный бык.

Небо уже голубело вовсю.

Было светло в лесу.

Трубя до тропам звериных аллей,

Сейчас

на нас

налетит

олень...

Сидим — не дышим. На изготовке

Три винтовки.

И вдруг меж корней

в травяном горизонте

Вспыхнула призраком вихря

Золотая. Закатная. Усатая, как солнце,

Жаркая морда тигра!

Полный балдеж во блаженном успенье —

Даже... выстрелить не успели.

Олени для нас потускнели вмиг.

Мы шли по следам напрямик.

Пройдя километр, осели в кустах.

Час оставались так.

Когда ж тишком уползали в ров,

Снова слышим изюбревый рев —

И мы увидали нашего тигра!

В оранжевый за лето выгоря,

Расписанный чернью, по золоту сед,

Драконом, покинувшим храм,

Хребтом повторяя горный хребет,

Спускался он по горам.

Порой остановится, взглянет грустно,

Раздраженно дернет хвостом,

И снова его невесомая грузность

Движется сопками в небе пустом.

Рябясь от ветра, ленивый, как знамя,

Он медленно шел на сближение с нами.

Это ему от жителей мирных

Красные тряпочки меж ветвей,

Это его в буддийских кумирнях

Славят, как бога: Шан —

Жен —

Мет —

Вэй! [5] Шан-Жен-Мет-Вэй — Истинный Дух Гор и Лесов, — так китайцы называют тигра. (Прим. автора.)

Это он, по преданью, огнем дымящий,

Был полководцем китайских династий.

Громкие галки над ним летали,

Как черные ноты рычанья его.

Он был пожилым, но не стар летами —

Ужель ему падать уже на стерво?

Увы, все живое швыряет взапуск

Пороховой тигриный запах.

Он шел по склону военным шагом,

Все плечо выдвигая вперед;

Он шел, высматривая по оврагам,

Где какой олений народ —

И в голубые струны усов

Ловко цедил... изюбревый зов.

Милый! Умница! Он был охотник:

Он применял, как и мы, "манок".

Рогатые дурни в десятках и сотнях

Летели скрестить клинок о клинок,

А он, подвывая с картавостью слабой,

Целился пятизарядной лапой.

Как ему, бедному, было тяжко!

Как он, должно быть, страдал, рыча:

Иметь. Во рту. Призыв. Рогача —

И не иметь в клыках его ляжки.

Пожалуй, издавши изюбревый зык,

Он первое время хватал свой язык.

Так, вероятно, китайский монах,

Косу свою лаская, как девичью,

Стонет...

Но гольд вынимает "манок".

Теперь он суровей, чем давеча.

Гольд выдувает возглас оленя,

Тигр глянул — и нет умиленья.

С минуту насквозь прожигали меня

Два золотых огня...

Но вскинул винтовку товарищ Игорь,

Вот уже мушка села под глаз,

Ахнуло эхо!- секунда — и тигр

Нехотя повалился в грязь.

Но миг — и он снова пред нами, как миф,

Раскатом нас огромив,

И вслед за октавой, глубокой, как Гендель,

Харкнув на нас горячо,

Он ушел в туман. Величавой легендой.

С красной лентой. Через плечо.

1932, Владивосток

Илья Сельвинский. Стихи.

Россия — Родина моя. Библиотечка русской советской поэзии в пятидесяти книжках.

Москва: Художественная литература, 1967.

Вот она, моя тихая пристань,

Берег письменного стола...

Шел я в жизни, бывало, на приступ,

Прогорал на этом дотла.

Сколько падал я, подымался,