Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения
- Название:Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Художественная литература
- Год:1973
- Город:М.
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Виктор Гюго - Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения краткое содержание
В издание вошли роман «Девяносто третий год», драма «Эрнани» и стихотворения Виктора Гюго.
Вступительная статья Елены Марковны Евниной, примечания Александра Ивановича Молока, Сельмы Рубеновны Брахман
Девяносто третий год. Эрнани. Стихотворения - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Ну, а еще что?
— Дед мой был гугенотом. Господин кюре велел сослать его на галеры. Я тогда еще совсем маленькая была.
— Дальше?
— Свекор мой контрабандой занимался — соль продавал. Король велел его повесить.
— А твой муж чем занимается?
— Сейчас воевал.
— За кого?
— За короля.
— А еще за кого?
— Ну, конечно, за своего сеньора.
— А еще за кого?
— Ну, конечно, за господина кюре.
— Чтобы вас всех громом порасшибало! — вдруг заорал один из гренадеров.
Женщина даже подскочила от страха.
— Видите ли, сударыня, мы парижане, — любезно пояснила маркитантка.
Женщина в испуге сложила руки и воскликнула:
— О, господи Иисусе!
— Ну-ну, без суеверий! — прикрикнул сержант.
Маркитантка опустилась рядом с женщиной на траву и усадила к себе на колени старших детей, которые охотно к ней пошли. У ребенка переход от страха к полному доверию совершается в мгновение ока и без всяких видимых причин. Тут действует какое-то непогрешимое внутреннее чутье.
— Бедняжка вы моя, бретоночка, детки у вас такие милые, просто прелесть. Сейчас скажу, сколько им лет. Вот тому, что побольше, — четыре годочка, а младшему — три. А девица эта, смотри, как сосет, сразу видать, обжора. Ах ты, чудовище этакое! Ты так свою мамашу совсем скушаешь. Вот что, сударыня, вы ничего не бойтесь. Вступайте-ка в наш батальон. Будете вроде меня. Зовут меня Гусарша. Это мое прозвище. Но по мне уж лучше Гусаршей зовите, чем мамзель Двурогой, как мою матушку. Я маркитантка, а маркитантки, это, знаете, которые разносят воду, когда стреляют и убивают. А кругом все как в аду кипит. У нас с вами одинаковая нога, я вам свои башмаки подарю. Десятого августа я была в Париже и подавала напиться самому Вестерману. Вот оно как! Видела своими глазами, как гильотинировали Людовика Шестнадцатого, Луи Капета, так его теперь называют. Ух, и не хотелось же ему помирать! Да слушайте вы меня, черт возьми! Подумать только, еще тринадцатого января он на всех страху нагонял, а сам сидел со своим семейством да посмеивался! Когда его силком уложили «на доску», как у нас в Париже говорят, он был без сюртука и туфель, только в сорочке, в пикейном жилете, в серых шерстяных штанах и в серых шелковых чулках. Своими глазами видела. Карета, в которой его везли, была выкрашена в зеленый цвет… Послушайте меня, идите с нами, у нас в батальоне все славные ребята. Будете маркитанткой номер два, я вас живо делу научу. Нет ничего проще — дадут тебе большую флягу и колокольчик, и ты идешь в самое пекло. Пули летают, пушки ухают, шум стоит адский, а ты знай кричи: «А ну, сынки, кому пить охота, а ну?» Говорю вам, дело немудреное. Я, например, всем подряд пить подаю. Ей-богу, правда. И синим и белым, хотя сама-то я синяя. И самая настоящая синяя. А пить всем подаю. Ведь каждому раненому пить охота. Умирают-то все, без различия убеждений. Перед смертью людям надо бы помириться. Дурацкое это занятие — драться. Идите с нами. Если меня убьют, дело к вам перейдет. Вы по виду не судите, я женщина не злая, и солдат из меня неплохой. Не бойтесь ничего.
Когда маркитантка закончила свою речь, женщина пробормотала:
— Нашу соседку звали Мари-Жанна, а нашу батрачку звали Мари-Клод.
Тем временем сержант Радуб отчитывал гренадера:
— Молчал бы ты! Видишь, даму совсем напугал. Разве при дамах можно чертыхаться?
— Да ведь честному человеку такие слова слушать — прямо нож в сердце, — оправдывался гренадер, — легче на месте помереть, чем такими чудищами заморскими любоваться: отца сеньор искалечил, ихнего дедушку из-за кюре сослали на галеры, ихнего свекра король повесил, а они, дурьи башки, сражаются, устраивают мятежи, готовы дать себя уложить ради своего сеньора, кюре и короля!
Сержант скомандовал:
— В строю не разговаривать!
— Мы и так не разговариваем, сержант, — ответил гренадер, — да все равно с души воротит смотреть, как такая миленькая женщина сама лезет под пули в угоду какому-то попу!
— Гренадер, — оборвал его сержант, — мы здесь не в клубе секции Пик. Не разглагольствуйте.
Он снова повернулся к женщине:
— А где твой муж, сударыня? Что он поделывает? Что с ним сталось?
— Ничего не сталось, потому что его убили.
— Где убили?
— В лесу.
— Когда убили?
— Третьего дня.
— Кто убил?
— Не знаю.
— Не знаешь, кто твоего мужа убил?
— Нет, не знаю.
— Синие убили? Белые убили?
— Ружье убило.
— Третьего дня, говоришь?
— Да.
— А где?
— Около Эрне. Мой муж упал. Вот и все.
— А когда твоего мужа убили, ты что стала делать?
— Пошла с детьми.
— Куда?
— Куда глаза глядят.
— Где спишь?
— На земле.
— Что ешь?
— Ничего.
Сержант скорчил классическую солдатскую гримасу, вздернув пышные усы к самому носу.
— Совсем ничего?
— Ежевику рвали, терн прошлогодний, он еще кое-где на кустах уцелел, чернику ели, побеги папоротника.
— Так. Выходит, что ничего.
Старший мальчик, поняв, очевидно, о чем идет речь, сказал: «Есть хочу».
Сержант вытащил из кармана краюху хлеба — свое дневное довольствие — и протянул ее женщине. Она разломила краюху пополам и дала по куску старшим детям. Те с жадностью принялись уплетать хлеб.
— А себе не оставила, — проворчал сержант.
— Потому что не голодна, — сказал солдат.
— Потому что мать, — сказал сержант.
Мальчики перестали жевать.
— Пить хочу! — сказал один.
— Пить хочу! — сказал другой.
— А в этом чертовом лесу даже ручья нет! — воскликнул сержант.
Маркитантка сняла медную чарку, висевшую у нее на поясе рядом с колокольчиком, отвернула крышку жбана, который она носила через плечо, нацедила несколько капель и поднесла чарку к губам ребенка.
Старший выпил и скорчил гримасу.
Младший выпил и сплюнул.
— А ведь какая вкусная, — сказала маркитантка.
— Ты чем их попотчевала, водкой, что ли? — осведомился сержант.
— И еще какой, самой лучшей! Да ведь они деревенщина.
И она вытерла чарку.
Сержант снова приступил к делу:
— Значит, сударыня, спасаешься?
— Пришлось.
— Бежишь, стало быть, прямиком через поля?
— Сперва я бежала, сколько хватало сил, потом пошла, а потом свалилась.
— Ох вы, бедняжка, — сказала маркитантка.
— Люди всё дерутся, — пробормотала женщина. — Кругом, куда ни погляди, всюду стреляют. А я не знаю, чего кто хочет. Мужа моего убили. Вот это я поняла.
Сержант с силой ударил прикладом о землю и сердито прокричал:
— Какая глупость эта война, прах ее возьми!
Женщина продолжала:
— Прошлую ночь мы в дуплине спали.
— Все четверо?
— Все четверо.
— Спали?
— Спали.
— Спали, — повторил сержант, — стоя спали. — И он повернулся к солдатам. — Ребята, здешние дикари называют дуплиной большое такое дуплистое дерево, куда человек может втиснуться, словно в ножны. Да с них какой спрос. Ведь не парижане.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: