Алексей Прасолов - Лирика

Загорайся, внезапная полночь!
В душном шорохе шин и подошв
Ты своих лабиринтов не помнишь
И надолго двоих разведёшь.

Так легко — по подземному кругу,
Да иные круги впереди.
Фонарём освещённую руку
Подняла на прощанье: «Иди…»

Не кляни разлучающей ночи,
Но расслышь вековечное в ней:
Только так на земле нам короче,
Только так нам на свете видней.

Уже огромный подан самолёт,
Уже округло вырезанной дверцей
Воздушный поглощается народ,
И неизбежная, как рифма «сердце»,

Встаёт тревога и глядит, глядит
Стеклом иллюминатора глухого
В мои глаза — и тот, кто там закрыт,
Уже как будто не вернётся снова.

Но выдали — ещё мгновенье есть! —
Оттуда, как из мира из иного:
Рука — последний, непонятный жест,
А губы — обеззвученное слово.

Тебя на хищно выгнутом крыле
Сейчас поднимет этой лёгкой силой, —
Так что ж понять я должен на земле,
Глядящий одиноко и бескрыло?

Что нам — лететь? Что душам суждена
Пространства неизмеренная бездна?
Что превращает в точку нас она,
Которая мелькнула и исчезла?

Пусть — так. Но там, где будешь ты сейчас,
Я жду тебя, — в надмирном постоянстве
Лечу, — и что соединяет нас,
Уже не затеряется в пространстве.

Скорей туда, на проводы зимы!
Там пляшут кони, пролетают сани,
Там новый день у прошлого взаймы
Перехватил веселье с бубенцами.

А что же ты? Хмельна иль не хмельна?
Конец твоей дурашливости бабьей:
С лихих саней свалилась на ухабе
И на снегу — забытая, одна.

И, на лету оброненная в поле,
Ты отчуждённо слышишь дальний смех,
И передёрнут судорогой боли
Ветрами косо нанесённый снег.

Глядишь кругом — где праздник? Пролетел он.
Где молодость? Землёй взята давно.
А чтобы легче было, белым, белым
Былое бережно заметено.

В этом доме опустелом
Лишь подобье тишины.
Тень, оставленная телом,
Бродит зыбко вдоль стены.

Чуть струится в длинных шторах
Дух тепла — бродячий дух.
Переходит в скрип и шорох
Недосказанное вслух.

И спохватишься порою,
И найдёшь в своей судьбе:
Будто всё твоё с тобою,
Да не весь ты при себе.

Время сердца не обманет:
Где ни странствуй, отлучась,
Лишь сильней к себе потянет
Та, оставленная, часть.

Опять мучительно возник
Передо мною мой двойник.
Сперва живёт, как люди:
Окончив день, в преддверье сна
Листает книгу, но она
В нём прежнего не будит.

Уж всё разбужено давно
И, суетою стеснено,
Уснуло вновь — как насмерть.
Чего хотелось? Что сбылось?
Лежит двойник мой — руки врозь,
Бессильем как бы распят.

Но вот он медленно встаёт —
И тот как будто и не тот:
Во взгляде — чувство дали,
Когда сегодня одного,
Как обречённого, его
На исповедь позвали.

И сделав шаг в своём углу
К исповедальному столу,
Прикрыл он дверь покрепче,
И сам он думает едва ль,
Что вдруг услышат близь и даль
То, что сейчас он шепчет.

Когда несказанное дышит,
Когда настигнутое жжет,
Когда тебя никто не слышит
И ничего уже не ждет, —

Не возвещая час прихода,
Надеждой лишней не маня,
Впервые ясная свобода
Раздвинет вдруг пределы дня.

И мысль, как горечь, — полной мерой.
И вспышка образа — в упор,
Не оправданье чье-то веры,
Неверящим — не приговор.

На них ли тратить час бесценный?
Ты вне назойливых страстей…
Здесь — искупление измены
Свободе творческой твоей.

Поднялась из тягостного дыма,
Выкруглилась в небе —
И глядит.
Как пространство
Стало ощутимо!
Как сквозное что-то холодит!

И уже ни стены,
Ни затворы,
Ни тепло зазывного огня
Не спасут…
И я ищу опоры
В бездне,
Окружающей меня.

Одарив
Пронзительным простором
Ночь встает,
Глазаста и нага.
И не спит живое —
То, в котором
Звери чуют брата и врага.

Я хочу, чтобы ты увидала:
За горой, вдалеке, на краю
Солнце сплющилось, как от удара
О вечернюю землю мою.

И как будто не в силах проститься,
Будто солнцу возврата уж нет,
Надо мной безымянная птица
Ловит крыльями тающий свет.

Отзвенит — и в траву на излёте,
Там, где гнёзда от давних копыт.
Сердца птичьего в тонкой дремоте
День, пропетый насквозь, не томит.

И роднит нас одна ненасытность —
Та двойная знакомая страсть,
Что отчаянно кинет в зенит нас
И вернёт — чтоб к травинкам припасть.

Одним окном светился мир ночной,
Там мальчик с ясным отсветом на лбу,
Водя по книге медленно рукой,
Читал про чью-то горькую судьбу.

А мать его глядела на меня
Сквозь пустоту дотла сгоревших лет,
Глядела, не тревожа, не храня
Той памяти, в которой счастья нет.

И были мне глаза её страшны
Спокойствием, направленным в упор
И так печально уходящим вдаль,
И я у чёрной каменной стены
Стоял и чувствовал себя как вор,
Укравший эту тайную печаль.

Да, ты была моей и не моей…
Читай, мой мальчик! Ухожу я вдаль
И знаю: материнская печаль,
Украденная, вдвое тяжелей.

Многоэтажное стекло.
Каркас из белого металла.
Всё это гранями вошло,
Дома раздвинуло — и встало.

В неизмеримый фон зари
Насквозь впиталось до детали,
И снизу доверху внутри
По-рыбьи люди засновали.

И, этот мир назвав своим,
Нещедрой данницей восторга
По этажам по зоревым
Ты поднялась легко и строго.

Прошла — любя, прошла — маня,
Но так тревожно стало снова,
Когда глядела на меня
Как бы из времени иного.

Давай погасим свет — пускай одна
Лежит на подоконнике луна.

Пускай в родное тихое жильё
Она вернёт спокойствие моё.