Алексей Прасолов - Лирика

И, лица приподняв, услышим мы,
Как звуки к нам идут из полутьмы.

В них нет восторга и печали нет,
Они — как этот тонкий полусвет.

А за окном такая глубина,
Что, может, только музыке дана.

И перед этой странной глубиной
Друг друга мы не узнаём с тобой.

Весь день как будто жду кого-то.
Пора, пора!
Вон пыль собакой под ворота
И — со двора.

С такою пылью только давний
И скорый друг.
Минута встречи — всё отдай ей
Сполна и вдруг.

Звенело золотом нам слово
И серебром,
Так чем поделимся мы снова,
Каким добром?

Входи скорей, не стал я нищим,
Хоть знал семь бед,
А что потеряно — отыщем,
Как вспыхнет свет.

Не будет света — вздуем мигом
Огонь в ночи.
Ты только мимо, мимо, мимо
Не проскочи.

Зажми свою свежую рану,
Пусть кровь одиноко не свищет,
Она, как душа в нашем теле,
Смертельного выхода ищет.

В глаза ли глубокие гляну —
Живое в них дышит сознанье,
Что рана — твое обретенье,
А с ним ты сильнее страданья.

И словно отысканный выход —
В душе отступившая смута,
И, ясная в трепете боли,
Начальная светит минута.

А мы осененно и тихо
Столпились, чего-то не смея:
В животном предчувствии доли
Нетронутым рана страшнее.

Как ветки листьями облепит,
Растают зимние слова,
И всюду слышен клейкий лепет —
Весны безгрешная молва.

И сколько раз дано мне встретить
На старых ветках юных их —
Еще не полных, но согретых,
Всегда холодных, но живых?

Меняй же, мир, свои одежды,
Свои летучие цвета,
Но осени меня, как прежде,
Наивной зеленью листа.

Под шум и лепет затоскую,
Как станет горько одному,
Уйду — и всю молву людскую —
Какая б ни была — приму.

И вышла мачта чёрная — крестом,
На барже камень, сваленный холмом,
И от всего, что плыло мне навстречу,
Не исходило человечьей речи.

И к берегам, где меркли огоньки,
Вода ночная в ужасе бросалась,
А после долго посреди реки
Сама с собой с разбегу целовалась.

Сгустилась темь. Костёр совсем потух.
Иными стали зрение и слух.
Давно уж на реке и над рекою
Всё улеглось. А что-то нет покоя.

В час, как дождик короткий и празднично чистый
Чем-то душу наполнит,
Молодая упругость рябиновой кисти
О тебе мне напомнит.

Не постиг я, каким создала твоё сердце природа,
Но всегда мне казалось,
Что сродни ему зрелость неполного раннего плода
И стыдливая завязь.

А моё ведь иное — в нём поровну мрака и света.
И порой, что ни делай,
Для него в этом мире как будто два цвета —
Только чёрный и белый.

Не зови нищетой — это грани враждующих истин.
С ними горше и легче.
Ты поймёшь это всё, когда рук обессиленных кисти
Мне уронишь на плечи.

Осень лето смятое хоронит
Под листвой горючей.
Что он значит, хоровод вороний,
Перед белой тучей?

Воронье распластанно мелькает,
Как подобье праха, —
Радуясь, ненастье ль накликает
Иль кричит от страха?

А внизу дома стеснили поле,
Вознеслись над бором.
Ты кричишь, кричишь не оттого ли,
Бесприютный ворон?

Где просёлок? Где пустырь в бурьяне?
Нет пустого метра.
Режут ветер каменные грани,
Режут на два ветра.

Из какого века, я не знаю,
Из-под тучи белой
К ночи наземь пали эти стаи
Рвано, обгорело.

Воткнулись вглубь верхушки сосен,
Под ними млеют облака,
И стадо медленно проносит
По ним пятнистые бока.

И всадник, жаром истомленный,
По стремя ярко освещен
Там, где разлился фон зеленый,
И черен там, где белый фон.

А я курю неторопливо
И не хочу пускаться вплавь
Туда, где льется это диво
И перевертывает явь.

И осень бесконечно длится,
И дымом отдает асфальт,
И эти сорванные листья
В дорожном вихре нарасхват.

Пестрят вокруг в холодном жженье
Во рву, на ветровом стекле, —
И, словно жизни продолженье,
Их маета по всей земле.

Но вдруг заметишь, как над нами
Ненарушимую, одну
Деревья бережно ветвями
Пронизывают тишину.

И поднимают выше, выше,
Как емкий купол,
Чтобы смог
Ты в странной четкости расслышать
И шум, и гул, и чей-то вздох.

Листа несорванного дрожь,
И забытье травинок тощих,
И надо всем еще не дождь,
А еле слышный мелкий дождик.

Сольются капли на листе,
И вот, почувствовав их тяжесть,
Рожденный там, на высоте,
Он замертво на землю ляжет.

Но все произойдет не вдруг:
Еще — от трепета до тленья —
Он совершит прощальный круг
Замедленно — как в удивленье.

А дождик с четырех сторон
Уже облег и лес и поле
Так мягко, словно хочет он,
Чтоб неизбежное — без боли.

И вдруг за дождевым навесом
Все распахнулось под горой,
Свежо и горько пахнет лесом —
Листвой и старою корой.

Все стало чистым и наивным,
Кипит, сверкая и слепя,
Еще взъерошенное ливнем
И не пришедшее в себя.

И лесу точно нет и дела,
Что крайний ствол наперекос,
В изломе розовато-белом —
Как будто выпертая кость.

Еще поверженный не стонет,
Еще, не сохнув, не скрипит,
Обняв других, вершину клонит,
Но не мертвеет и не спит.

Восторг шумливо лист колышет,
Тяжел и груб покой ствола,
И обнаженно рана дышит,
И птичка, пискнув, замерла.

Дорога всё к небу да к небу,
Но нет даже ветра со мной,
И поле не пахнет ни хлебом,
Ни поднятой поздней землей.

Тревожно-багров этот вечер:
Опять насылает мороз,
Чтоб каменно увековечить
Отвалы бесснежных борозд.

И солнце таращится дико
На поле, на лес, на село,
И лик его словно бы криком
Кривым на закате свело.