Василий Бетаки - «Калейдоскоп» – тринадцатая книга стихов (2006–2007 годы)

На тяжёлые книги с корешками веков…

Переводы?

Чтобы чудо чужое сберечь,

Брал поэта за шиворот, делал своим,

И тащил его, грешного, в русскую речь:

И границ не искал меж своим и чужим,

И отечество – дым!

Только дым, всё удушливей день ото дня,

Из отечества выкурил, всё же, меня,

И в чужой самолёт,

Сквозь заслон из погон

Я, – насвистывая вальс, как цыганский барон…

Не синица – журавль мне судьбой был дарим:

Как кому повезёт – и не Крым мне, а Рим!

(А вот «медные трубы», по моему – хлам.)

И Париж завертел свой цветной тарарам,

И под Эйфелевой каланчёй

Я, журнальный Левша, подкователь блохи,

В микрофоны «Свободы» читаю стихи

Сквозь глушилок старательный вой…

В шумный век

жизнь – мозаика масок и слов.

И кружит-мельтешит карнавал городов,

И просвечивают,

сквозь вихрем танцующий стих,

Словно кадры Феллини, одни сквозь других:

Витражи флорентийские в отсветах смальт

Каруселят –

им не уместиться в строфе,

В той, где Вена стучит каблучками в асфальт

По бульвару Монмартр от кафе до кафе,

На Сан-Марко, где площадь похожа на зал,

А в Лагуну втекает Обводный канал….

Листья ивы осенней

раскружились, и там,

Где цепными мостами скрипит Амстердам……

В лабиринтах ли улиц,

В вальсе сна своего,

Разве стал бы я клянчить Ариаднину нить?

Ну кого ещё, кроме себя самого,

И благодарить и винить?

Рожу в кровь разбивал? По своей же вине,

Стиснув зубы – когда ещё были они –

Звонкой строчкой-подпругой, затягивал дни,

Как весёлых коней!

Что там ни говори,

«Жил счастливее всех, как Четвёртый Анри.!»

Ну, цыганка спросила бы «так что ж – на руках?»

Что скопил ты, и что от судьбы уберег?

Вот:

Уздечека, в латуни начищенных блях,

Серый парус,

Да ритмы объезженных строк!

Пусть архангел на Суд созывает трубой!

Все, кто хочет, судите! – Я прав пред собой!

Отряхая чужую и пёструю ложь,

Не орлом, а стрижём беззаботным кружа,

Я всегда отвечаю ударом ножа

На блеснувший, ещё недовынутый нож.

И когда в новый раз окажусь я НИГДЕ,

Всё равно я оставлю следы на воде,

В изначальной ночи –

И опять прокручу эту ленту назад,

Чтоб в начале – Медон,

А в конце – Летний сад…

(Ох, как «юпитера» на «Ленфильме» слепят…)

Я ещё не родился. Молчи…

20 августа 2007

(Флорентийский отрывок)

… И вот – переплелись мечта и шарлатанство,

И святость с подлостью гуляют по земле

В обнимку – не разнять! – как ханжество и пьянство,

Как свиньи в небесах, и агнец на столе…

И вот – нашёлся тот, кто - запросто ль? – но сможет

На завтра и вчера со стороны взглянуть,

Кто истину, враньё, и парадоксы сложит

Все вместе, какова бы ни была их суть!

Кто – он? Да, мой двойник. Он призрак персонажа,

Которого никто не произвёл на свет,

Он может быть шутом, матросом, стряпчим, пажем,

Художником… Или – трактирщиком… (Но нет:

Трактирщик не пройдёт). Пусть будет чёртом даже,

Монахом, наконец – он всё равно – поэт…

Сквозь занавески душ он наблюдает время

А сам вне времени,– зато повсюду вхож,

И сущность смеха он, и мусор всех полемик,

Он всех религий бред, всех философий ложь!

Он их – из рукава – как фокусник – и мимо:

Ведь он переживёт их все, в конце концов,

А с ним – Бокаччио, шутник неутомимый,

И Микельанджело, не слазящий с лесов,

Где тряпки всех сивилл, и всех пророков рожи,

В капелле с потолка копчёного висят,

Где в том углу «Суда», чёрт (на меня похожий!)

Из лодки грешников веслом сгоняет в ад.

А если выпала свободная минута,

Он, в меру вездесущ, мастеровит и лих,

Льёт бронзу в мастерской с лукавым Бенвенутто,

Лоренцо Пышному нашёптывает стих,

И в траттории он сидит с Маккиавелли,

И хлещет кубками иронию: ведь он

Знал, что «Властитель» есть издёвка, в самом деле

Вполне пригодная для будущих времён.

Теперь мы скажем «стёб»…

9 января 2006

Сальская степь в 1950 году

Забытое лето цыганского быта,

Мне возвращает один рассвет:

Перетопывющие копыта.

Сальские степи. И двадцать лет.

Желтым бисером были вышиты

Звёзды по бархату темноты,

Когда из драной палатки выщли

Рассветный я и рассветная ты.

Спали ещё и телеги базара,

И все заботы

новорождённого дня…

На всю эту степь, ужасно старую –

Двое нас и два коня.

На длинных солнечных травах таяли

Капли росы, без следа и боли.

А по откосам ввысь вылетали

Шары прозрачного перекати-поля,

Их, невесомых, порывами дуя,

Ветры вкось над дорогой несли…

Копыта били в кору земную,

В цыганский бубен летней земли…

Июль 2005

Двоимся на чувство и мысль, и не в силах двоиться.

Двоимся на город и горы, на степь и столицы,

И в лето кидаемся, но, не поладив с судьбою,

Уехав их города, город мы тащим с собою.

А выплыв из лета — летим в суетливые зимы,

С мозаикой окон горящих и вонью бензина,

И снег на асфальте на белый и черный двоится,

И улица — вновь непрочитанная страница…

Как мытарь считает монеты — считаем минуты:

День с ночью слепив, мы выгадываем как будто…

Но час норовит развалиться на два получаса,

В н1ём – две полвины седой бороды Карабаса…

А ведь разобраться – так все без изъятья двоятся:

От Гамлета что-то, и от циркового паяца:

Жизнь — вся — между гениями и дураками…

Да кто ж мы?

И правые с левыми спорят руками:

Друг друга не моют – друг с другом едва ли знакомы!

Уйдя из содомов — оглядываемся на cодомы!

Ах, Библия, — что ты наврала про лотову бабу?

Ужели нельзя, уходя, оглянуться хотя бы?

Ведь вырвешься прочь — и обратно потянешься сдуру,

Как будто угробят без нас мировую культуру!

Двоимся меж прошлым и будущим. Все мы — такие!

А миг настоящего – миф, как столбы соляные…

Двоимся… И этой ценой покупаем единство?

Шарахаясь от полюсов — между ними двоимся!

Но цельностью ложной кичась, и не видим, что сами

Разбойно распяты. растянуты меж полюсами.

1967 - 2007

Дул оркестрик из семи бродяг

Всею медью желтизны осенней

В медь листвы, внизу, над жёлтой Сеной,

Окунувшейся в прозрачный лак, –

Город в трех раструбах отражаясь,

То в валторне, то в трубе вращаясь,

В медных горлах спрятаться спешил.

Разворачиваясь в трёх воронках,

Три Парижа разлетались звонко,

И плясал над чёртом Сен-Мишель!

Так плясали троицей латунной

Геликон, валторна и труба,

Что почти не слышны были струны,

И неопытной и слишком юной

Скрипки.

Так была она слаба.

А кларнет хихикал из Брассанса,