Александр Кушнер - Стихотворения. Четыре десятилетия

И склонна всё отдать за толику тепла.

* * *

В объятьях августа, увы, на склоне лета

В тени так холодно, на солнце так тепло!

Как в узел, стянуты два разных края света:

Обдало холодом и зноем обожгло.

Весь день колышутся еловые макушки.

Нам лень завещана, не только вечный труд.

Я счастлив, Дельвиг, был, я спал на раскладушке

Средь века хвойного и темнокрылых смут.

Как будто по двору меня на ней таскали:

То я на солнце был, то я лежал в тени,

С сухими иглами на жёстком одеяле.

То ели хмурились, то снились наши дни.

Казалось вызовом, казалось то лежанье

Безмерной смелостью, и ветер низовой

Как бы подхватывал дремотное дыханье,

К нему примешивая вздох тяжёлый свой.

* * *

В лазурные глядятся озера…

Тютчев

В лазурные глядятся озера́

Швейцарские вершины, – ударенье

Смещённое нам дорого, игра

Споткнувшегося слуха, упоенье

Внушает нам и то, что мгла лежит

На хо́лмах дикой Грузии, холмится

Строка так чудно, Грузия простит,

С ума спрыгну́ть, так словно шевели́тся.

Пока ещё язык не затвердел,

В нём ре́звятся, уча пенью́ и вздохам,

Резе́да и жасмин… Я б не хотел

Исправить всё, что собрано по крохам

И ластится к душе, как облачко́,

Из племени духо́в, – её смутивший

Рассеется призра́к, – и так легко

Внимательной, обмолвку полюбившей!

* * *

В любительском стихотворенье огрехи страшней, чем грехи.

А хор за стеной в помещенье поёт, заглушая стихи,

И то ли стихи не без фальши иль в хоре, фальшивя, поют,

Но как-то всё дальше и дальше от мельниц, колёс и запруд.

Что музыке жалкое слово, она и без слов хороша!

Хозяина жаль дорогого, что, бедный, живёт, не спеша,

Меж тем, как движенье, движенье прописано нам от тоски.

Всё благо: и жалкое пенье, и рифм неумелых тиски.

За что нам везенье такое, вертлявых плотвичек не счесть?

Чем стихотворенье плохое хорошего хуже, бог весть!

Как будто по илу ступаю в сплетенье придонной травы.

Сказал бы честно: не знаю, – да мне доверяют, увы.

Уж как там, не знаю, колёса, немецкую речку рыхлят,

Но топчет бумагу без спроса стихов ковыляющий ряд, –

Любительское сочиненье при Доме учёных в Лесном,

И Шуберта громкое пенье в соседнем кружке хоровом.

ВОСПОМИНАНИЯ

Н. В. была смешливою моей

подругой гимназической (в двадцатом

она, эс-эр, погибла), вместе с ней

мы, помню, шли весенним Петроградом

в семнадцатом и встретили К. М.,

бегущего на частные уроки,

он нравился нам взрослостью и тем,

что беден был (повешен в Таганроге),

а Надя Ц. ждала нас у ворот

на Ковенском, откуда было близко

до цирка Чинизелли, где в тот год

шли митинги (погибла как троцкистка),

тогда она дружила с Колей У.,

который не политику, а пенье

любил (он в горло ранен был в Крыму,

попал в Париж, погиб в Сопротивленье),

нас Коля вместо митинга зазвал

к себе домой, высокое на диво

окно смотрело прямо на канал,

сестра его (умершая от тифа)

Ахматову читала наизусть,

а Боря К. смешил нас до упаду,

в глазах своих такую пряча грусть,

как будто он предвидел смерть в блокаду,

и до сих пор я помню тот закат,

жемчужный блеск уснувшего квартала,

потом за мной зашёл мой старший брат

(расстрелянный в тридцать седьмом), светало…

1979

И В СКВЕРИКЕ ПОД ВЯЗОМ…

Бог, если хочешь знать, не в церкви грубой той

С подсвеченным её резным иконостасом,

А там, где ты о нём подумал, – над строкой

Любимого стиха, и в скверике под вязом,

И в море под звездой, тем более – в тени

Клинических палат с их бредом и бинтами.

И может быть, ему милее наши дни,

Чем пыл священный тот, – ведь он менялся с нами.

Бог – это то, что мы подумали о нём,

С чем кинулись к нему, о чём его спросили.

Он в лёд ввергает нас и держит над огнём,

И быстрой рад езде в ночном автомобиле,

И может быть, живёт он нашей добротой

И гибнет в нашем зле, по-прежнему кромешном.

Мелькнула, вся в огнях, – не в церкви грубой той,

Не только в церкви той, хотя и в ней, конечно.

Старуха, что во тьме поклоны бьёт ему,

Пускай к себе домой вернётся в умиленье.

Но пусть и я строку заветную прижму

К груди, пусть и меня заденет шелестенье

Листвы, да обрету покой на полчаса

И в грозный образ тот, что вылеплен во мраке,

Внесу две-три черты, которым небеса,

Быть может, как теплу сочувствуют и влаге.

* * *

Трагедия легка: убьют или погубят –

Искуплен будет мрак прозреньем и слезой.

Я драм боюсь, Эсхил. Со всех сторон обступят,

Обхватят, оплетут, как цепкою лозой,

Безвыходные сны, бесстыдные невзгоды,

Бессмертная латынь рецептов и микстур,

Придёт грузотакси, разъезды и разводы,

Потупится сосед, остряк и балагур.

Гуляет во дворе старик больным ребёнком,

И жимолость им вслед пушистая шумит.

Что ж, лучше алкашом он были или подонком?

Всех бед не перечесть, не высказать обид.

Есть ужасы, что нам, должно быть, и не снились.

Под шторку на окне просунутся лучи.

Ты спишь? Не за тебя ль в соседней расплатились

Квартире толчеёй и криками в ночи?

* * *

Надгробие. Пирующий этруск.

Под локтем две тяжёлые подушки,

Две плоские, как если бы моллюск

Из плотных створок выполз для просушки

И с чашею вина застыл в руке,

Задумавшись над жизнью, полуголый…

Что видит он, печальный, вдалеке:

Дом, детство, затенённый дворик школы?

Иль смотрит он в грядущее, но там

Не видит нас, внимательных, – ещё бы! –

Доступно человеческим глазам

Лишь прошлое, и всё же, крутолобый,

Он чувствует, что смотрят на него

Из будущего, и, отставив чашу,

Как звёздный свет, соседа своего

Не слушая, вбирает жалость нашу.

* * *

Есть два чуда, мой друг:

Это нравственный стержень и звёздное небо, по Канту.

Средь смертей и разлук

Мы проносим в стихи неприметно их, как контрабанду,

Под шумок, подавляя испуг.

Не обида – вина

Жжёт, в сравнении с ней хороша и желанна обида.

Набегает волна,

Камни, крабы, медузы – её торопливая свита.

На кого так похожа она?

Пролетает, пища,

В небе ласточка, крик её жалобный память взъерошит.

Тень беды и плаща

Вижу; снова никак застегнуть его кто-то не может,

Трепеща и застёжку ища.

Кто построил шатёр

Этот звёздный и сердце отчаяньем нам разрывает?

Ночь – не видит никто наш позор.

Говорун и позёр

Сам себе ужасается: совесть его умиляет.

Иглокожая дрожь.

Нет прощенья и нет пониманья.

Но, расплакавшись, легче уснёшь.

Кто нам жалость внушил, тот и вызвездил мрак мирозданья,

Раззолоченный сплошь.

* * *

Ты не права – тем хуже для меня.

Чем лучше женщина, тем ссора с ней громадней.