Джордж Байрон - Лара

Что ж странного, что родины лишён,

Так редко с графом расставался он.

Был строен паж, и смуглое чело

Следы родного солнца сберегло,

Но всё-таки сквозь кожу нежных щёк

Проглядывал румянца огонёк,

Да, это был румянец, но не тот,

Что все оттенки чувства выдаёт:

Он был как вспышка лихорадки злой,

Как яркий всплеск тревог души больной,

И чёрных молний блеском неземным

Искрился взор. Но в спор вступая с ним,

Смягчала бахрома густых ресниц

Блистание неистовых зарниц!

И гордость в них была тоски сильней,

Иль это горе пряталось за ней?

Но если это горе, то оно

Ни с кем из смертных не разделено.

Пажей забавы и проделки их

Его не занимали ни на миг.

На Лару взор недвижный устремив,

Молчал он, словно обо всём забыв.

Без Лары замыкался он совсем,

Мрачнел, не разговаривал ни с кем.

Бродил в лесу подолгу над ручьём,

Сидел, читал на языке чужом...

Он сходен был с хозяином своим

И не стремился к радостям людским.

От жизни он не принял ничего,

Лишь горький дар рожденья своего.

И если он кого-нибудь любил -

Так только Лару. Но всегда хранил

Молчанье, всё исполнить был готов,

Желания угадывал без слов,

Он был усердней всех наёмных слуг,

Но гордый и высокомерный дух

Заметен был во всём, что делал он:

Казалось он приказывать рождён,

Казалось платой он пренебрегал,

Служил лишь потому, что так желал.

Что должен был он делать? Меч подать,

Настроить лютню, стремя подержать,

Или читать с хозяином вдвоём

Страницы книг на языке чужом.

Всегда от слуг держался в стороне:

Он не хотел быть с ними наравне,

Он сдержанностью удивлял своей,

Он не имел и не искал друзей,

Не стал бы снисходить ни до кого:

Он признавал лишь Лару одного.

Казалось, эти руки никогда

Не знали тягот грубого труда.

Любой, увидев нежность этих щёк,

Его принять за женщину бы мог,

Когда бы не его мужской наряд,

Да странный, не по-женски дикий взгляд,

Не проявлял он пылкости ни в чём,

Но всё-таки угадывался в нём

Характер необузданный, как зной,

Пылающий в его стране родной.

Он звался Калед, но едва ли он

Был с этим странным именем рождён.

Все замечали - кто б его не звал,

Он даже откликаться забывал,

И только на второй, на третий раз

Вдруг вспоминал... но вскакивал тотчас

На голос Лары... о, на этот зов

Он рвался мигом, пробудясь от снов.

Презрительно оглядывая зал,

Паж за возникшей ссорой наблюдал.

Возбуждена была толпа гостей:

Так поразил их выдержкой своей

Суровый Лара. Как он только мог,

Стерпеть столь оскорбительный намёк?

Всё это слышит Калед и молчит.

Бледнеют губы, а лицо горит.

Сверкнув на лбу росою ледяной,

Боль сердца щёки обожгла волной.

И тяжкая тоска сдавила грудь,

И от мельканья мыслей не вздохнуть.

Бывает мысль, которую вполне

Осуществляем мы лишь в полусне.

Что б ни подумал паж, но губы сжав,

Он весь дрожал: он наблюдал, как граф

Спокойно Эзелина миновал,

С улыбкой покидая смолкший зал.

И содрогнулся Калед, сам не свой:

Немало он прочёл в улыбке той.

И верно память отыскала в ней

То, что осталось тайной для гостей.

Дверь отворилась, выпустив двоих,

И зал, казалось, опустел без них.

Так ссорой были все потрясены,

Так взоры были все устремлены

На Лару, что лишь дверь он распахнул,

И ветер в свете факелов качнул

Двойную тень - всем стало вдруг легко,

Как будто бы отпрянул далеко

Кошмарный сон, в котором правды нет...

Но явь была ужаснее, чем бред.

Они ушли. Остался Эзелин.

Он мрачно у стены стоял один,

А через час и он ушёл домой,

Хозяину в дверях махнув рукой.

Пир отшумел. Все, встав из-за стола,

Расходятся. И полночь повела

Толпу гостей усталых на покой.

Сон овладел весельем и тоской.

Так человек, борьбою утомлён,

С блаженством уплывает в долгий сон,

Где меркнет и надежд неверный свет,

И пыл тщеславия, и злобный бред:

Крылом забвенья жизнь осенена,

Как будто заглянула в гроб она.

И если не гробницей - как назвать

Ночной приют, спокойную кровать,

Где добродетель и порок равны

И в сон беспомощный погружены?

Всё радо бессознательно вздохнуть:

Ведь утром вновь страх смерти сдавит грудь,

Пусть каждый день и труден, и суров,

Страшит людей последний сон без снов.

Вокруг вершин клубится пар ночной,

Разбужен мир сверкающей зарёй,

Стремится новый день к ушедшим дням,

И наш последний день всё ближе к нам,

Но мир, как в первый день творенья свеж,

Ничто ему последний наш рубеж.

И равнодушно круг свершают свой

Жизнь на земле и солнце над землёй.

Слепит великолепие лучей,

Звенит в цветах долин шальной ручей...

Бессмертный человек! На мир земной

Смотри восторженно, кричи "он мой!"

Гляди, пока глаза твои глядят:

Настанет день - и пусть себе стоят

Надгробия любые над тобой -

Земля и небо ни одной слезой

Не оросят твой бессловесный прах,

И даже лист не упадёт в лесах,

И ветер вздохом не почтит твой гроб,

И даже тучка не нахмурит лоб,

Лишь тварь ползучая, справляя пир,

Тобой удобрит плодородный мир.

Вот утро. Полдень. И собрались в зал

Все те, кого граф Ото приглашал.

Час наступивший должен разрешить:

Жить чести графа Лары, иль не жить.

Пусть Эзелин расскажет всё, как есть,

Ведь Ото за его ручался честь,

Ведь Лару он заставил слово дать,

Перед людьми и Богом здесь предстать -

Так где ж он? Пусть придёт и обвинит!

Не слишком ли он долго нынче спит?

Давно за полдень. Эзелин нейдёт.

С холодной сдержанностью Лара ждёт.

Давно за полдень. Шум в толпе гостей:

Где ж Эзелин? И Ото всё мрачней:

"Он друг мой, я не сомневаюсь в нём,

И если жив - то он придёт в мой дом.

Всегда к его услугам замок мой,

Но нынче он ночует за рекой,

Не потому что он презрел мой кров,

А потому что должен быть готов

К сегодняшнему дню, чтоб доказать,

Что он не лжёт, и кое-что узнать...

Поверь словам моим, а если нет -

Я за него готов держать ответ!"

"Я здесь - ответил Лара - для того,

Чтоб выслушать сегодня от него

Тот злобный вздор, что повторяет он,

Всё, чем вчера я был бы оскорблён,

Когда б не посчитал, что он маньяк,

Или бесчестный и трусливый враг.

Кто он - не знаю. Допустить готов,

Что знал меня он там... но хватит слов:

Зови-ка болтуна, а если нет -

Своим мечом дай за него ответ".

За меч схватился Ото, покраснев,

Швырнул перчатку, сдерживая гнев: