Леонид Трефолев - Собрание сочинений

Продолжается видение:
Вот приходят в _заведение_
Гости, старые приказные,
Отставные, безобразные,
Красноносые алтынники,
Все Касьяны именинники.
Пуще прежнего веселье и содом.
Разгулялся, расплясался пьяный дом,
Говорит Касьян, схватившись за бока!
"А послушай ты, приказная строка,
У меня бренчат за пазухой гроши:
Награжу тебя… Пляши, пляши, пляши!?

Осерчало _благородие_:
"Ах ты, хамово отродие!
За такое поношение
На тебя подам прошение.
Накладу еще в потылицу!
Целовальник, дай чернильницу!"
Продолжается все тот же вещий сон:
Вот явился у чиновных у персон
Лист бумаги с государственным орлом.
Перед ним Касьян в испуге бьет челом,
А обиженный куражится, кричит
И прошение строчит, строчит, строчит.

"Просит… имя и фамилия…
Надо мной чинил насилия
Непотребные, свирепые,
И гласил слова нелепые:
Звал _строкой_, противно званию…
Подлежит сие к поданию…"
Крепко спит-храпит Касьянова жена.
Видит баба, в вещий сон погружена,
Что мужик ее, хоть пьян, а не дурак,
К двери пятится сторонкою, как рак,
Не замеченный чиновником-врагом,
И — опять к куме бегом, бегом, бегом.

У кумы же печка топится,
И кума спешит, торопится,
Чтобы трезвые и пьяные
Калачи ее румяные
Покупали, не торгуяся,
На калачницу любуяся.
Эко горе, эко горюшко, хоть плачь!
Подгорел совсем у кумушки калач.
Сам Касьян был в этом горе виноват?
Он к куме своей явился невпопад,
Он застал с дружком изменницу-куму.
Потому что, потому что, потому…

"Ах ты, кумушка-разлапушка,
А зачем с тобой Потапушка?
Всех людей считая братцами, —
Ты не справилась со святцами.
Для Потапа безобразника
Нынче вовсе нету праздника!"
Молодецки засучивши "рукава,
Говорит Потап обидные слова:
"Именинника поздравить мы не прочь
Ты куму мою напрасно не порочь!"
А кума кричит: "Ударь его, ударь!
Засвети ему фонарь, фонарь, фонарь!"

Темной тучей небо хмурится.
Вся покрыта снегом улица;
А на улице Варваринской
Спит… мертвец, мужик камаринский,
И, идя из храма божия,
Ухмыляются прохожие.
Но нашелся наконец из них один,
Добродетельный, почтенный господин, —
На Касьяна сердобольно посмотрел:
"Вишь налопался до чертиков, пострел!"
И потыкал нежно тросточкой его:
"Да уж он совсем… того, того, того!"

Два лица официальные
На носилки погребальные
Положили именинника.
Из кармана два полтинника
Вдруг со звоном покатилися
И… сквозь землю провалилися.
Засияло у хожалых "рождество":
Им понравилось такое колдовство,
И с носилками идут они смелей,
Будет им ужо на водку и елей;
Марта первого придут они домой,
Прогулявши ночь… с кумой, с кумой, с кумой.

Дарья-молодка от радости плачет:
Есть письмецо к ней, — из Питера, значит
Стало быть, муж посылает поклон.
Скоро ли сам-то воротится он?
Незачем медлить в холодной столице,
Время вернуться к жене-молодице,
Платьем-обновкой утешить ее…
Славное будет в деревне житье!
Сбегала Дарья к дьячку Еремёю,
Просит его: "Я читать не умею,
Ты прочитай мне, хоть ради Христа!
Дам я за то новины и холста".
Горло прочистив забористым квасом,
Начал читать он октавою-басом,
Свистнул отчаянно, в нос промычал
И бородою с тоской покачал.
"Дарья, голубушка! Вести о муже…
Жаль мне тебя, горемычная, вчуже!
Слез понапрасну ручьями не лей…
Умер в больнице твой муж Пантелей". —
Грохнулась оземь со стоном бабенка.
"Как воспитаю без мужа ребенка?
Я ведь на сносях!" — "Сие вижу сам.
Значит, угодно сие небесам;
Значит, сие испытание свыше.
Ты причитай, ради чада, потише!
Главное дело, терпенье имей! —
Молвил любовно дьячок Еремей. —
Слушай, что пишут тебе из артели:
"Вас письмецом известить мы хотели,
Что уж давненько, великим постом,
Умер супруг ваш и спит под крестом.
Плохи у нас, у рабочих, квартеры:
Гибнем, как мухи, от тифа, холеры.
Всяких недугов нельзя перечесть,
Сколько их — дьяволов — в Питере есть!
Тиф и спалил, как огонь, Пантелея.
Грешную душеньку слезно жалея,
Мы пригласили попа. Причастил,
Добрый такой: все грехи отпустил.
Гроб мы устроили целой артелью;
Вырыть могилу велели Савелью;
Дядя Гаврило и дядя Орест
Сделали живо березовый крест.
Сенька (он грамотен больно, разбойник!)
Надпись наляпал: "_Спи добрый покойник_".
Барин ее, эту надпись, читал,
В стеклышко щурясь, и вдруг засвистал.
"Что ты свистишь?" — обозлился Ананий. —
"_Знаков_ не вижу…" — "Каких?" — "_Препинаний_!" —
Добрые люди, чтоб нам удружить,
_Знак_ и на мертвых хотят наложить.
Знаков наложено слишком довольно!..
Тут, умилясь, по душе, сердобольно
Выпили мы на поминках…"
…За сим
Следует подпись: "_Артельщик Максим_".
Дальше нет речи о Дарьином горе,
Дальше — поклоны: невестке Федоре,
Бабке Орине и братцу Фоме,
Тетке Матрене и Фекле куме.

Ох, лесочки бесконечные,
Пошехонские, родимые!
Что шумите, вековечные
И никем не проходимые?

Вы стоите исполинами,
Будто небо подпираете,
И зелеными вершинами
С непогодушкой играете.

Люди конные и пешие
Посетить вас опасаются?
Заведут в трущобу лешие,
Насмеются, наругаются.

Мишки злые, неуклюжие
Так и рвутся на рогатину:
Вынимай скорей оружие,
Если любишь медвежатину!

Ох, лесочки бесконечные,
Пошехонские, родимые!
Что шумите, вековечные
И никем не проходимые?

Отвечают сосны дикие,
Поклонившись от усердия:
"К нам пришли беды великие, —
Рубят нас без милосердия.

Жили мы спокойно с мишками,
Лешим не были обижены;
А теперь, на грех, мальчишками
Пошехонскими унижены".

"Доля выпала суровая! —
Зашумели глухо елочки. —
Здесь стоит изба тесовая,
Вся новехонька, с иголочки.

_Земской школой_ называется,
Ребятишек стая целая
В этой школе обучается
И шумит, такая смелая!

И мешает нам дремать в глуши,
Видеть сны, мечты туманные…
Хороши ли, путник, — сам реши, —
Эти школы окаянные?"

Нет, лесочки бесконечные,
Ваша жизнь недаром губится.
Я срубил бы вас, сердечные,
Всех на школы… да не рубится!

Я художник плохой: карандаш
Повинуется мне неохотно.
За рисунок мой денег не дашь,
И не нужно, не нужно… Когда ж
Я начну рисовать беззаботно,
Все выходит картина одна,
Безотрадная, грустно-смешная,
Но для многих, для многих родная.
Посмотри: пред тобою она!