Леонид Трефолев - Собрание сочинений

…Редкий, межий сосновый лесок;
Вдоль дороги — огромные пенья
Старых сосен (остатки именья
Благородных господ) и песок,
Выводящий меня из терпенья.
Попадаешь в него, будто в плен:
Враг, летающий желтою тучей,
Враг опасный, коварный, зыбучий,
Засосет до колен, до колен…

Ходит слух, что в Сахарской степи
Трудновато живется арабу…
Пожалей также русскую бабу
И скажи ей: "Иди и терпи!
Обливаючи потом сорочку, —
Что прилипла к иссохшей груди,
Ты, голубка, шагай по песочку!
Будет время: промаявшись ночку,
Утром степь перейдешь, погоди!"

Нелегко по песочку шагать:
Этот остов живой истомился.
Я готов бы ему помогать,
На картине построил бы гать,
Да нельзя: карандаш надломился!
Очиню. За леском, в стороне,
Нарисую широкое поле,
Где и я погулял бы на воле.
Да куда!.. Не гуляется мне.
Нет, тому, кто погрязнул давно
В темном омуте, в жизненной тине,
Ширь, раздолье полей мудрено
Рисовать на унылой картине.
Нет, боюсь я цветущих полей,
Начертить их не хватит отваги…
Карандаш, не жалея бумаги,
Деревеньку рисует смелей.

Ох, деревня! Печально и ты
Раскидалась вдоль речки за мостом,
Щеголяя обширным погостом…
Всюду ставлю кресты да кресты…
Карандаш мой, не ведая меры,
Под рукою дрожащей горит
И людей православных морит
Хуже ведьмы проклятой — холеры.

Я ему подчинился невольно:
Он рукою моей, как злодей,
Овладел и мучительно, больно жжет ее…
Мертвых слишком довольно,
Нам живых подавайте людей!
Вот и люди… И дьякон, и поп
На гумне, утомившись, молотят,
И неспелые зерна, как гроб
Преждевременный, глухо колотят.
. .
…Вот и люди… Огромный этап
За пригорком идет вереницей…
Овладевши моею десницей,
Карандаш на мгновенье ослаб,
Не рисует: склонился, как раб
Перед грозной восточной царицей.
Я его тороплю, чтобы он
Передал в очертаниях ясных
И бряцание цепи, и стон,
И мольбу за погибших, "несчастных"…
У колодца молодка стоит,
Устремив на несчастных взор бледный…
Подойдут к ней — она наградит
Их последней копейкою медной…

…Вот и люди, веселые даже,
Подпершись молодецки в бока,
Входят с хохотом в дверь кабака…
…О создатель, создатель!; Когда же
Нарисую я тонко, слегка,
Не кабак, а просторную школу,
Где бы люд православный сидел,
Где бы поп о народе радел?
Но, на грех, моему произволу
Карандаш назначает предел.
Оп рисует и бойко и метко
Только горе да жизненный хлам,
И ломаю зато я нередко
Мой тупой карандаш пополам.

Мой бедный неуклюжий стих
Плохими рифмами наряжен,
Ты, как овечка, слаб и тих,
_Но, слава богу, не продажен_. —
"Слова! Слова! Одни слова!" —
О нет, зачем же мне не верить?
Пусть ошибется голова,
Но сердцу стыдно лицемерить.

В кафтан изношенный одетый,
Дьячок Иван сидит с газетой,
Читает нараспев.
К нему подходят инвалиды;
Они видали также виды,
Они дрались в горах Тавриды,
Врага не одолев.

И говорит один калека:
"Читаешь ты, небось, про грека,
Не то — про басурман?
Скажи нам, братец, по газете;
Что нового на белом свете,
И нет ли драки на примете?
Да не введи в обман!" —

"Зачем обманывать, служивый,
Но за рассказ какой поживой
Утешен буду я?
Поставьте мне косушку водки,
И, не жалея сильной глотки,
Все, значит, до последней нотки
Вам расскажу, друзья!"
Друзья пошли в "приют веселья";
Они дьячку купили зелья
На кровный пятачок.
И закипели живо речи:
О митральезах [3] Митральеза — старинное многоствольное орудие для беспрерывной стрельбы пулями — предшественник пулемета. (Ред.). , о картечи,
Об ужасах седанской сечи
Витийствовал дьячок.

"Теперь (сказал дьячок с усмешкой)
Играет немец, будто пешкой,
Французом. Наш сосед,
Глядишь, и к нам заглянет в гости…" —
"А мы ему сломаем кости,
Мы загрызем его со злости.
Храбрее русских нет!" —

"Старуха надвое сказала…
Альма вам дружбу доказала;
Фельдфебель без ноги;
Ты, унтер, также петушился,
Зато руки своей лишился;
А Севастополь порешился;
В него вошли враги".

Вздохнули усачи уныло.
И горько им, и сладко было
При имени Альмы.
Дьячок задел их за живое,
Он тронул сердце боевое,
И оба думают: нас двое, —
Дьячку отплатим мы.

"Послушай, человек любезный,
Едали мы горох железный,
А ты едал кутью.
Есть у тебя и голосище,
И в церкви служишь ты, дружище,
И мы служили, да почище,
В особую статью.

Егорья дали нам недаром,
Им не торгуют, как товаром.
А дело было так:
Угодно, значит, было богу,
Чтоб на попятную дорогу
Мы отступали понемногу
От вражеских атак.

Отдав врагу позицью нашу,
Мы встали, заварили кашу:
Солдатик есть здоров.
И ели мы, ворча сквозь зубы:
На первый раз французы грубы,
Они согрели нас без шубы,
Паля из штуцеров.

Владимирцы и все другие,
Все наши братья дорогие,
Могли бы счет свести
С французами. Да обманула,
Ружьем кремневым всех надула
Заводчица родная — Тула,
Господь ее прости!

Настала ночь. "Петров, Фадеев!
В ночную цепь, искать злодеев!"
Мы, ружья на плечо,
Идем — отборное капральство,
Идем, куда ведет начальство,
Вдруг рана у меня — канальство! —
Заныла горячо…

Я ранен был, как видишь, в руку,
Но затаил на время муку
От наших лекарей:
И дело смыслят, и не плуты,
Да в обращеньи больно люты,
Отрежут лапу в две минуты,
Чтоб зажило скорей.

Тихонько говорю Петрову:
"Ты по-добру, да по-здорову,
А я… я ранен, брат!"
Петров сказал в ответ сердито:
"И мне ударили в копыто,
Да это дело шито-крыто:
Я схоронил мой _клад_".

И что ж? Подслушал, как лазутчик,
Нас сзади молодой поручик;
Он не из русских был;
Хоть не какой-нибудь татарин,
По-нашенски молился барин;
Не то он — серб, не то — болгарин,
Фамилию забыл.

Как бешеный, он вскрикнул дико:
"Вы мертвых грабить? Покажи-ка
Мне этот клад сюда.
"Скорей! Разбойников не скрою
И вас сейчас, ночной порою,
Сам расстреляю и зарою
Без всякого суда.

Вы — звери! Вы достойны плахи,
Вы рады сдернуть и рубахи
С убитых честных тел;
Спокойно, не моргнувши бровью,
Умоетесь родною кровью…
А я, глупец, с такой любовью
В Россию прилетел!

Кажи свой _клад_!" — "Да мне зазорно, —
Сказал ему Петров покорно,
Не чувствуя вины: —
Я в ногу ранен, и, примером,
Никоим не могим манером
Стащить с себя пред офицером
Казенные штаны".