Борис Божнев - Элегия эллическая. Избранные стихотворения

Набравши в щеки звуков медяки
Про черный день, про черный день, про черный,
В рог изобилья дуют бедняки,
Задами злата чтоб сребристо пернуть…

И солнце ослепительно горит,
В зенит звенящий искры сыплет в трубах,
Зенит звенит, звенит зенит, звенит,
И дым идет, что испускают губы…

Проходит ряд безжизненно-могуч –
Один кусок безжизненной природы –
И распадается – что камни круч —
На силу, слабость, мощь — когда проходит…

Все сведено к какой-нибудь щеке —
Ее шиповник нежен и под бритвой…
Тяжел тулуп, а он как налегке
Идет, и взор что ястреб в час ловитвы…

И снова ряд безжизненно-могуч —
Один кусок безжизненной природы
И распадается – что камни круч —
На силу, слабость, мощь — когда проходит…

Все сведено к каким-нибудь глазам,
Что встретившись с внезапным женским взором,
Вскричали – ах, я жизнь свою отдам
Не за тебя — в любви твоей дозоре…

Не я пойду в любви твоей дозор,
В простор ночной губительный и томный…
От глаз моих твой оторвется взор,
Но все же знай… И иногда припомни…

Красиво попадают рукава
В широкие, размеренные взмахи,
И кажется, что скошена трава,
И кажется, что улетели птахи…

И всё идут, и снежная земля
Пред ними расступается упрямо,
И все идут, и, мерно шевеля
Как бы плечами, попадают в ямы…

Выныривают снова и идут…
То снег пищит, как старой куклы грудка…
То кала замерзающего жгут…
То в небе вдруг как будто незабудки…

То — создана из своего ребра —
Бежит средь худобы своей собака…
То испитая лилия добра
Не оставляет ни кровинки маку…

Оркестр — как смерть — внезапно перестал, –
И в тишине, мгновенно наступившей,
Немного больше каждый вдруг устал
Коку-то — где-то — в чем-то уступивши…

Я за окном неясно услыхал
Внезапное отрывистое — «смирно»,
И вдруг — цвет неба нежно-бледно-ал…
Как! — пышная и солнечная Смирна.

Лазурно-розовый приморский рай,
Благоуханное очарованье…
Цветы, плоды… Любуйся, выбирай…
Увы, незримы эти чары Ване…

Он в шумный и торговый ряд залез,
С лицом печальным, не кувшинным рылом,
А бабочки летят, как щепки… Лес
Не рубят ли, прозрачно-легкокрылый…

Но замер шумный и торговый ряд,
И каждый выставил лицо товаром…
Мои глаза не жадностью горят,
А к богатеям ненавистью старой…

За то, за то, что в небазарный день
Товар, который завоюет рынки.
Они приобретут за дребедень,
А женщина идет с пустой корзинкой…

Без струн оркестр как струны зазвенел…
Сперва, как будто эхо лишь, играя –
Так тихо-тихо, словно ангел пел,
Крылом печально щеку подпирая.

Как две шеренги черной тишины,
Толпа стоит вдоль движущейся части,
Как туча средь сребристой белизны,
Как туча слез, как туча безучастья.

Она молчит – готовая к борьбе,
А те идут — воинственно, но мирно…
Всю ненависть она таит в себе,
А те идут беззлобные к кумирне…

Хотя они сюда пришли вразброд,
А кажется, что все явились сразу
И встали вдруг — все как один народ –
Оправой темной снежного алмаза.

И две шеренги тишины молчат,
Как туча слез, как безучастья туча,
И шар земной, не двигаясь, влачат
Средь тишины торжественно-скрипучей.

И вдруг оркестр в сверканиях тугих —
В змеиные блистающие Веди —
Взгремел во извиваниях своих
Лаокооном обреченным меди…

И лаокооническая медь
Сжимает в страшных кольцах тела части,
Чтоб на груди у каждого согреть
Тебя — Копытом вознесенный Аспид…

И гибелью гремит Лаокоон,
И валенок змеиное шипенье
Тишайшее – не заглушает он,
Шипы вонзая в розы песнопенья…

Натугой ослепительной лучей
Ужасные сверкания обвиты
Вокруг боренья торсов трубачей…
Залавливается башлычный свиток…

И валенок шипение шуршит,
И в трупах извивается змеиность,
И гибелью Лаокоон гремит,
И гибнет сам, но раньше гибнет с сыном…

И, раньше чем погибнуть с ним, с одним
С другим он гибнет обреченным сыном,
И валенки шипением своим
Пугают снег, что делается синим…

Но ничего нежнее нет, чем медь,
Которая испытывает нежность,
К тому, кто должен будет умереть,
И без которого — смерть неизбежна.

И борется вотще Лаокоон,
И валенок змеиное шипенье
Слышней того, что заглушает он,
Шипы вонзая в розы песнопенья.

Без струн оркестр как струны зазвенел
Одно, как будто эхо, чуть играя –
Так тихо-тихо — словно ангел пел —
Все дальше-дальше от земного края…

И гибели вещания спасут
В борении Лаокоона души.
И Три Кита торжественно плывут,
Покачивая часть шестую суши.

…И без конца штыки идут, идут,
И каждый штык с другого начинает
Штыка свой некончаюшийся путь.
Свой путь, который третий штык кончает.

И чем все ближе острия идут,
Тем острия все далее блистают,
И все они бесчисленно растут,
Но вместо жизни в смерти вырастают…

И солнце пробивает путь себе
Одним штыком между двумя штыками,
Что мерно — но как будто на горбе —
Идут вперед с обратными толчками…

И по бокам штыка идут штыки
И держат на ничтожном расстоянии
От солнца — и безмерном от руки —
Единый блеск с бесчисленным сверканьем.

Но каждый штык идущий меж двумя
Не служит никому из них соседом —
Один идет, совсем один, стоймя,
За блеском, за своим же блеском следом.

Свистела площадь. Стелящийся свист
Свивался в навиваниях змеистых,
В струистых набеганиях сребристых,
Скользя по льду, что стал кромешно-чист.

И как бы мглисто и как бы темно
Вкруг ни было — светлей от свиста сразу,
Свист стелется и ясно виден глазу,
А ухо он уж просветлил давно.

И в мглистости на стелящийся свист,
На низкий свист ничто не прибегало —
Но веяло, струилось, набегало
Все явственней, хотя был воздух мглист.

Давно угас извозчичий костер,
И хаос снега лег перед Театром,
Сверкающим во тьме амфитеатром,
И струны телеграфные простер

Из мрака в беспросветность темноты,
Как высоко — белеющие строки,
Чтоб бесконечной белизной высокой
Молчание исполнить чистоты…