Лидия Алексеева - Горькое счастье: Собрание сочинений

С той поры плывут волнами годы,
Трепет волн всё так же чист и синь,
Так же о дарах святой свободы
Возвещает стройная латынь.

Этот звон — и этот камень серый…
Если ж взгляд на Локрум подниму –
Вижу в дымке царственной галеры
Плавно уходящую корму.

На старинный светлый камень,
Утомленный солнцем и веками,
Лег вечерний розовый покой.
Дышит море матово и сине,
От хвои пушисто-ярких пиний
Веет сонной теплотой.
И над путаницей линий
Разлилось оранжевой пустыней
Небо. В нем покойно вознесен
Башни вырезной прямоугольник,
И в проеме легком колокольни –
Черный колокол времен.

На склоне лес крутой и стройный
Еще стоит, еще живой,
Верхушки шепчутся покойно
Бегущей по ветру листвой.

И бестревожен щебет птичий,
И гнезда кр е пки и теплы…
Но тронул краскою лесничий
Приговоренные стволы.

Так в первый день — последнего мы ждем:
Он не обрушится лавиной снежной, —
Он вызревает медленным плодом,
Что в должный час сорвется неизбежно

И в смертное паденье увлечет
Весь трепет темного земного вдохновенья,
Всю теплоту любви, всю тишину прозренья, –
И будет боль. И эта боль пройдет.

Бессильны легонькие весла
И лодка вдруг побеждена,
По берегам помчались ветлы
И громом стала тишина,

И белой пылью водопадной
Клубится гибель впереди, —
И знаешь: это беспощадно,
И шепчешь: «Боже, пощади!»

Запах сырости и воска,
В крестном знаменьи рука.
Плач ребенка, гнев подростка,
Взрослых смирная тоска.

Вьется ладан серовато,
Узко вечности окно.
Всё бессмысленно и свято,
Всё — не нами решено.

Так трудится над тайной кулака
Мальчонка, пальцы крестного считая,
И вот — разжал, и вот — ладонь пустая
И пустоты смущается рука.

Но ты напрасно шепчешь мне: «Не тронь», –
Я старше, я добрей и осторожней;
Чтоб не найти руки твоей порожней,
Я в бедную не загляну ладонь.

Как тень горы, упала тень разлуки
На светлый луг — и он померкнул весь.
В траву напрасно зарываю руки, —
Я здесь еще — и я уже не здесь.

А за горой, над самой острой гранью
Висит заката розовая прядь:
Я уложу ее в воспоминанье,
Прикрыв глаза, чтоб складок не измять.

Ну и пусть — глупые, ну и пусть — злые, –
Но мы так одиноки, Господи!
Такая огромная черная ночь стоит над нами.
Прости нам наши жестокие игры земные,
Мы как дети, что спать боятся,
Из добрых рук вырываются
И с игрушкой в руках — засыпают.
Не отнимай у нас игрушек наших, Господи!
Если возьмешь их —
За что схватимся,
Что прижмем к сердцу,
Зажмурясь и падая-падая-падая
Из ночи в ночь?..

Уходят лица, имена и даты,
Смолкает звук любимого стиха.
Что было розой радости когда-то —
В листах альбома — ломкая труха.

Но я молю, забыв о расстоянье,
Забыв о тысячах ушедших дней, —
До моего последнего дыханья
Не уходи из памяти моей!

Говоришь, что на нашем пути
Нам дороги домой не найти?
Говоришь, что мы нищи с тобой —
Нищи радостью, нищи судьбой?
Да, уже нам домой не успеть,
Нам чужие задворки приют, —
Но, привыкший бродить и терпеть,
Может нищий с отчаянья петь, —
А рабу – даже петь не дают.

Степной бугор над бухтой синей
И высоты просторный свет,
И запах моря и полыни,
И мне, должно быть, восемь лет.

Здесь солнце крепче, ветер чище
И песня тайная слышней:
Сейчас она меня отыщет
И больше не расстанусь с ней!

В саду было всё, что надо
Простому людскому счастью, —
Беседка из винограда
И клумба со львиной пастью;

В тени запыленных елей
Качался легко и мерно
На зыбкой доске качелей
Дочитанный том Жюль-Верна.

Я семечки — на копейку —
В беседке грызу украдкой…
А дедушка поднял лейку
Над теплой вечерней грядкой.

Цветет акация – тепло, обильно;
Балкон в сору, в медовых лепестках.
А на перилах – блюдце пены мыльной
И, как свирель, соломинка в руках.

И он растет из моего дыханья –
Прозрачный, радужный, и заключен
В нем круглый мир и ветра колыханье,
Мое лицо, акация, балкон…

Вот, проведя по полу светлой тенью,
Он отделился, словно спелый плод, –
Еще не веря своему рожденью,
Еще колеблясь, в воздухе плывет.

И вдруг поверил, начал подниматься,
Смелее, легче, вовсе без труда…
Застыл. Исчез. Он жил секунд пятнадцать.
И нет его. И не ищи следа.

Лесопилку бором обступило.
Розовеют россыпи опилок,
Пахнет бревен сваленных кора.
На пенек из чащи придорожной
Бурундук взобрался осторожный,
Рыжий горбик для прыжка собрав.

Пожелай себе звериной доли,
О, душа, забудь о прошлой боли
И о той, что зреет впереди, —
Стань покойней, зорче и смиренней,
И в потоке солнечных мгновений
Только будь — и ничего не жди.

С орехом белка бросилась к дуплу,
И ласточка в гнездо нырнула — дома.
И муравей по серому стволу
Перебежал тропинкою знакомой.

А я без цели медлю на пути.
Легла в траву. Тепло. Глаза прикрыла.
И мне не то что некуда идти,
Но только вот зачем идти — забыла.

Головой прозрачно-серой
Приподнявшись над травой,
Мне навстречу вышел первый
Одуванчик луговой.

Из пушинок цепких сложен
Чисто высохший цветок –
Так умно неосторожен,
Так бесстрашно одинок.