Вера Меркурьева - Тщета: Собрание стихотворений

Мы с вами шли по уклонной набережной,
И синело небо, и шумела река.
Вы ко мне наклонялись, подчеркнуто бережно,
Вспоминались далекие берега Терека.

А теперь – одна, у окна, пологую
Крышу разглядываю, пригнувшую дом,
Птичьих лапок-царапок по снежному пологу
Узор неразборчивый, перепутанным рядом.

Снег весной растает – и следов не станет
Нежных тоненьких лапок. Разбегутся – чьи?
Только в памяти цепкой наша встреча выстанет
Суеверным узором – на снегу лапки птичьи.

– Хотите чаю? Горек жизни плен,
Но нищета – смирения залог. –
Ведь если я не преклоню колен –
Так потому, что я всегда у ног.

– Да, виден мастер даже в пустяке,
И мерка для него – хороший вкус. –
Ведь если я не подойду к руке –
Так потому, что я всегда молюсь.

Но вслух? ведь если я живая всё ж –
Так потому, что потаен мой крест.
– Стихи? но все-таки, ведь это ложь.
– Талант? в конце концов, ведь это жест. –

То вверх, то вниз – на взлетах или срывах
Извилистого вольного стиха.
И змейкой – вбок, в уклончивых извивах,

Улиткой – впрямь, на сочне лопуха.
И засмеяться: как легко и ловко!
И заворчать: какая чепуха!

Но мне милей тугая рифмоловка
Размеренных ямбических теснин,
Где мудрена увертка и сноровка.

Мне мил чертеж расчисленных терцин:
Два катета скосит гипотенуза,
Мужские рифмы – женской рифмы клин.

Напор воды сильней всего – у шлюза,
И прихотям свободного пера
Покорней всех классическая муза.

Напомни мне, античная сестра,
В подсчете слов скупа неумолимо,
В подборе слов избыточно щедра –

Что видела я, вправду или мнимо,
По обе стороны добра и зла,
Смеясь над тем, что мной сугубо чтимо,

Идя сквозь всё, как нитка без узла,
Не удержима никакою тканью,
Вольна и до упаду весела.

Почтим сперва тройных созвучий данью,
Оконченных на ять или на е,
Всех тех, кто вторил нашему молчанью.

Кто с нами в лад плясал на лезвее.
О, мало их, со-узников нам, ибо
Кому приятно быть deshabille [2] обнаженным (фр.). ?

Все – либо в бархате и шелке, либо
В подобранной набойки пестроте.
Кто с нами был и ниш, и наг – спасибо.

А те, кто нас оставил втуне – те.
Кто мимо шел, не замечая, ли же
Не нисходя к звенящей немоте –

Они еще дороже нам и ближе,
Тем ярче светят нашей темноте
В небесном, скажем набожно, престиже.

Нам – предстоять в погибельной черте,
Хотя в Москве, в Анапе, иль в Париже,
Но – в благости очередном хвосте –

У лика приснопесенного, иже
Достойно есть прославить не на три,
А н а шесть рифм, одна другой не ниже.

О, голоса, затихшие внутри,
В никем не обитаемых покоях,
Покинутой земли сазандари,

В чужой стране послушает – о, кто их?
В часовне, где давно ни служб, ни треб,
Кто ненапетый разогнет октоих?

Наш, муза, жребий грустен и нелеп:
Не мучит он, а только так, корежит –
Не лезет ни в Элизий, ни в Эреб,

А – полудьяволит и полубожит.
Ведь судят нас – а по чужой вине,
И даже не карают, только ёжат.

И жаловаться не на что, зане
Нас не казнят, а так, не замечают.
Вся суть – вот это маленькое не:

Не видят, не хотят, не отвечают,
Не то, не так, не надобно, не тут.
И каждым не как что-то отнимают.

Но – отнимают тем, что не дают.
Кто ближний наш? кто не прошедший мимо?
Левит, купец – все мимо нас идут.

Что ж, было трудно, стало выносимо,
Еще немного – станет всё равно.
Уже теперь – едва соединимо

С другими в цепь отпавшее звено.
Уже теперь – почти воспоминанье
Что было так недавно – и давно.

Ты помнишь, муза, первое свиданье?
Как нас позвали в поздний темный час,
Как я тогда – без слова и дыханья –

В лицо Судьбе взглянула в первый раз?
Был страшен, помню, ясный лик – прозрачен
И беспощаден холод светлых глаз.

Ты назвала: Кассандра – и означен
Был весь мой путь: любовь, безумье, смерть
И вещий дар, высок – и неудачен.

Безвидный, круговой, бесшумный смерч.
Ослепла я, но не упала стоном
И бросила, как рифму, смерти – смех.

Да, я была любима Аполлоном.
Да, я живу в плену, в чужой земле.
Да, мне не верят – снов и песен звонам.

Да, я иду на смерть, к моей петле.
Но я на всё отвечу звучным смехом
И, подходя к последней вечной мгле,

Я улыбнусь чужих минут утехам
И, наконец услышав: падай, вниз, –
Отвечу: рада — смелым вольным эхом –

И я шутя возьму свой первый приз.
До тех же пор – побудь со мной, подруга,
Моих юродств перенося каприз.

Лишь ты одна умеешь дать негрубо
Не по руке тяжелое весло
Невольничьего песенного струга.

С тобой одной свободно и светло.
Когда все спят, и стражи ночи крайней
Уже дробится синее стекло –

Не спи в саду, побудь со мной и дай мне
Не позабыть, увидя факела,
О знаменье, о лике и о тайне.

Ты знаешь – всё мое судьба взяла:
Где мать, сестра? где все, кто был мне дорог?
Где отчий дом? ни друга, ни угла.

Чужой, красивый, равнодушный город,
Чужая радость и чужая грусть.
И каждый мне никто – ни друг, ни ворог,

И длится жизни скучная изусть.
И, дней чужих рассеянная гостья,
Всему, что есть, шепчу я тихо: пусть.

Но станет ночь – и всех созвездий гроздья,
Созрев, нальются пламенем – во мне.
Ночь от ночи, от звездной кости – кость я.

От синей крови ночи кровь во мне.
От тишины полуночныя — сердце,
От ветра ночи – песни плач во мне.

И сны мои – от лунного ущербца.
И как мне знать, сознанье отженя,
Что пробил час, и – перебиты берца,

Что нет меня, что нет во мне меня?
И я, вскружась, лечу, несусь безгромно
Над бездною поющего огня –

Сквозь глубь и ширь пучины окоемной,
Ввысь, Млечному Пути наперерез,
Напереём Бездонности потемней,

В даль, в пустоту, где след всего – исчез,
Где потерялась времени примета,
Вся – вихрь, и взлет, и взмах, и срыв, и срез –