Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Снежинки касаются мрамора нежно
И тихо грустят.
Но что тут поделаешь — смерть неизбежна,
А годы летят!

А время, как маятник, тихо шагает,
Ветрами эпохи сквозя.
И Красная площадь вполне понимает,
Иначе нельзя!

О будущее! Ты реально конкретно,
Как воздуха свежий глоток,
И все мы и смертны, и лично бессмертны,
И есть у нас общий итог.

Снежинки над мрамором кружат и вьются,
И песню неслышно поют,
И Ленину тихо в любви признаются,
На верность присягу дают!

Россия моя ближняя,
Россия моя дальняя,
Январская, белая, лыжная,
Назначь мне скорее свидание.

Я выйду! Над прутьями голыми,
Над зимними завихреньями
Я сердце, как яркое полымя,
Отдам тебе без промедления.

Ну как же иначе сыновнюю
Любовь передать? Мне неведомо!
И нежная и суровая,
Она мне завещана дедами.

Россия моя снежная,
Россия моя сугробная,
Ты — радость моя безбрежная,
Ты — горе мое огромное.

Ты красное, красное солнышко,
Ты родина мудрого Ленина.
Как крепко прижалась ты к ребрышкам
И как от меня неотъемлема.

Выйду на поле, руки раскрылю,
А потом с косяком журавлей
Облечу я родную Россию
И подслушаю песни полей.

Я и сам-то их знаю немало,
И они не забыли меня.
Мне их ласково мать напевала
И крестьянская наша родня.

Полечу я над клеверным полем,
Буду хвастать в крылатом строю:
— Эй, журавушки! Чуете, что ли,
Люди песню запели мою.

На земле подпою им, счастливый,
Чтобы песня росла и росла,
Чтоб поэзия с плугом и нивой
Никогда не теряла родства!

Уж сколько лет по-матерински
Скорбят седые обелиски,
А рядом в поле зреет рожь
И веселится молодежь.

Ну, кто ее за то осудит?
Кто кровь горячую остудит?
Пусть молодость поет и любит,
И пусть всегда, всегда так будет!

Где снайпер не давал промашки,
Смеются белые ромашки,
Где говорил всесильный тол,
Там дружное гуденье пчел.

Там я хожу и восклицаю
И откровенно отрицаю:
— Долой войну на все века! —
И рву ромашки для венка.

И возлагаю их к подножью.
И тишина стоит над рожью,
В овраге ручеек журчит,
И жаворонок не молчит!

Я связан с землею дождями, дорогами,
Желаньями делать большие дела,
Заборами, пряслами, огородами,
Где тыква зеленый подол подняла!

Я связан с землею закатами, зорями,
Которые плавят свой горн золотой,
Не кто-то иной, а они мне позволили
И песни слагать, и дружить с красотой.

Я связан с землею и плугом и пашней,
Гуденьем машин, ранним криком рессор,
Земля укоризненно вспомнит вчерашний
Мой день, если я его брошу, как сор.

Я связан с землею певучестью слова,
Железом насыщенных жилистых руд
И той нестареющей, вечной основой,
Названье которой — работа и труд!

Песня русская — это просторы,
По которым всю жизнь мне идти.
Это батюшка-Дон у Ростова,
Это матушка-Волга в пути.

Песня русская — это пастуший,
Росный, радостный, ранний рожок.
Только встань на минуту, послушай,
Заведешься, как новый движок.

И пойдешь, полетишь над полями,
Где притихла кормилица-рожь,
И подружишься с соловьями,
И как иволга запоешь.

Песня русская — ветер и парус,
Даль невиданная досель,
Это молодость, это не старость,
Это май, это зелень земель.

Песня русская — не голошенье,
Не дебош, не надрывная грусть,
Это тихое разрешенье
Рядом сесть и в глаза заглянуть.

Все она своим сердцем объемлет.
Ей и двадцать и тысяча лет.
Песню русскую, русскую землю
Так люблю, что и слов больше нет!

В туче было что-то недоброе,
Что-то явно грозящее, злое,
Что-то безжизненное, холодное,
И собралась-то она не от зноя.

Темной ночью образовалась,
Злобы достаточно накопила,
Словно вор, под окошко подкралась,
Черными крыльями небо закрыла.

В час неожиданно-неурочный
Всех известила она, что явилась,
Перепугались июньские рощи,
Поняли сразу, что это немилость.

Молнии мечутся, падают градины
В травы, которые солнышком нежены,
Листья расчетливо тучею ранены,
Клумбы помяты, пионы повержены.

Туча-разбойница, что ты наделала?
Кто научил? Чья ты на небе спутница?
Не отвечает. Молчит черно-белая,
Как на скамье подсудимых преступница!

Ходит старушка-смерть в черном платье,
Черной клюкою стучит по могилам.
                  — Спите? —
Никто не проронит ни слова.
— Эк разобиделись? Знать не желают!
Всем по квартире дала я бесплатно,
Хоть бы сказали за это спасибо, —
Сходит смерть по ступеням кладбища,
К людной дороге, к шоссе, где машины.
— Сколько живых-то, — беззубо смеется, —
Всех приберу, всем ресницы закрою! —
Вышла старуха-смерть к полустанку,
Рельсы холодные перешагнула,
Мимо нее пронеслась электричка,
А машинист погрозился из будки:
              — Мать, задавлю! —
А она ухмыльнулась:
— Кто кого, милый, еще неизвестно!

Стремительные крылья лайнера
Пронзают, режут воздух над леском.
Будь человек немного бесталаннее,
Ему бы до сих пор ходить пешком.

А он-то, он куда забрался,
Какую высоту преодолел!
Освоить это звездное пространство,
Кто — разум или бог — ему велел?

Конечно, разум! Это он трудился,
Светильника ни разу не гасил.
Бог за семь дней немалого добился,
Но так устал, что отпуск попросил.

А разум, непрерывный работяга,
Дал жизнь и содержание векам,
Гудит в его печах такая тяга,
Какая и не снилась печникам.

Над высотой несчитанных ступенек
Горит его высокое чело,
Не разум ли нас поднял с четверенек,
Не он ли человеку дал крыло?

И не простое — с тысячью заклепок,
Сверкающих подобием росы.
Нет надобности больше крыльям хлопать
Над тишиною лесополосы.

Могучий лайнер делает посадку,
Колеблет лес распахнутостью крыл.
Так близко до него, что скинул шапку
Пастух Иван и лоб перекрестил.