Виктор Боков - Том 1. Стихотворения

Далекие миры и неизвестность
Так близко надо мной, в моем окне.
Высокий свет звезды — не бестелесность,
Когда он в изголовье льнет ко мне.

Когда всю ночь подмигивает, дразнит,
Лукавит, как любимая, со мной,
Когда он говорит: — Эй, безобразник,
Чего не спишь? А ну, глаза закрой!

Что там в небесных сферах? Кто ответит?
Кто рассекретит тайну навсегда?
Одно бесспорно — ярко-ярко светит
Высокая полночная звезда.

Пускай! Она нисколько не мешает
Ни мне, ни вдохновенью, ни стиху,
Она ведь тоже что-то разрешает,
Не зря ее поставили вверху!

Когда поэт выходит на трибуну
На крыльях вдохновения парить.
Он не ребенок, «Мама, я не буду!» —
Он не имеет права говорить.

Не для успеха и рукоплесканья
Партеров и галерки молодой
Ведет он ежедневные исканья
В глубоких шахтах совести людской.

Огонь и бог поэта — бескорыстье,
Оно ему заглавный поводырь.
Богатством этим он готов делиться,
Как добротою русский богатырь.

Его авторитет непререкаем,
Равно, что он, что колокол пробил.
Он запросто беседует с веками,
Поскольку был Гомер и Пушкин был.

Спят короли с царями в тесных склепах,
Никто о них не думает тужить.
Они держали в страхе всех, но нет их!
А Пушкин жил, живет и будет жить!

Солнце говорит Земле,
По-родительски лучится:
— Ты во всем доверься мне,
И плохого не случится.

Я тебя люблю, как дочь,
Ты поспи, а я уж встану,
Чтоб тебе, Земля, помочь,
Я скаредничать не стану.

Нужен теплый дождь — лови!
Нужен снег — насыплю щедро,
Чтобы радовать твои
Нескудеющие недра.

Много у меня планет —
Марс, Сатурн, Луна, Венера,
А признаться, ближе нет
Мне твоих земных пределов.

Что Луна? Гранит и лед,
Бездыханная порода.
Там никто не запоет,
Потому что нет народа.

А Земля — шумит, ревет
Водопадами, ручьями,
Оторопь меня берет
Обниматься с ней лучами!

Родина моя — бугры да кочки,
Крутояры с камнем и песком,
Перелески хвойные. До почты
Километров пять — и все пешком!

Там и жили пахотные предки,
И молились пахотным богам.
Им была черемуха на ветке
Лучшая приправа к пирогам.

Дед считался силы непомерной,
Ни локтем, ни словом не задеть!
Я теперь совсем обыкновенный,
Жму на силомер, стыжусь глядеть!

Родина моя — гармонь на зорьке,
Взмах косы над тихою травой,
А еще она — стальные дзоты,
Вражий самолет над головой.

Голошенье бабье: — Да неужто
Одолеет нас проклятый фриц? —
А потом вопрос: — Вернулся муж-то? —
И ручьями слезы вдоль ресниц.

Родина моя — я твой, я кровный!
Бил меня свинец, огонь, тротил.
От тебя я в век наш электронный
Зренья своего не отвратил.

У родного дома ниже, ниже
Гну я куст рябины огневой,
И земля родная ближе, ближе,
И по мне бежит огонь живой.

В осеннем полете — тревога,
В осеннем убранстве — багрянец.
Осталось немного, немного,
Глядишь, и зима к нам нагрянет.

И примут аэродромы
С холодного зимнего неба
Порошу. И будет огромна
Держава российского снега.

На выгнутость электролиний,
Приподнятых над городами,
Лохматый прицепится иней
И будет гудеть с проводами.

Мороз, древнерусский монтажник,
Откроет великую стройку,
Мосты перекинет отважно
И план перевыполнит к сроку.

На просеках и на равнинах,
Над сизым туманом болота
Концерт косяков журавлиных,
Прощальная песня полета.

Могила Пушкина скромна,
Она сливается с природой.
Съезжается к ней вся страна,
Склоняют головы народы.

В вечерний предзакатный час
Под сенью пушкинской прохлады
Цыган сказал мне у ограды:
— Он и для вас, он и для нас!

Ну, что же, мой бродячий брат,
Потомок дикой, буйной плоти,
Мне не до ревности — я рад,
Что Пушкин у тебя в почете.

Пойдем!
И мы пошли бродить.
Молитвенно молчали оба.
Всю ночь нам здесь хотелось быть,
Как возле пушкинского гроба.

В монастыре цвела сирень,
Безумствуя, бушуя цветом.
И чувствовали мы сильней
Прямую связь с большим поэтом!

Сколько песен спето дивных,
Нежных, сильных, смелых, гордых,
Сколько речек воедино
Обнялось, назвавшись — Волгой!

Волга пенится напевно,
Волга гневается грозно,
Ежечасно, ежедневно
Все на Волге грандиозно.

И опоры и турбины,
И часы и киловатты,
И разливы и глубины,
И восходы и закаты.

Не шути с рекой великой,
Взялся плыть — давай работай,
Миг — и свяжет повиликой,
В плен возьмет водоворотом.

Весла взял, греби, как надо,
Покажи сноровку, опыт,
Или водная громада
Опрокинет и утопит.

Взял гармонь — играй с задором
Залихватские страданья,
Чтоб с поникшим, томным взором
Шла волжанка на свиданье.

Чтоб любила, миловала,
Исцеляла душу лаской
И влюбленно называла:
— Ты арбуз мой астраханский!

Иду равниной,
Иду безлесной —
Такой ранимый
И неизвестный.

Рюкзак помятый,
Пиджак потертый,
У нашей мамы
Я четвертый.

Иду по пашне,
Чуть окосевши,
Всю ночь не спавши,
Весь день не евши.

Усталость — валит,
Бездомность — мучит.
Не калачами
Эпоха учит!

А утки крячут,
А месяц светит.
Не школьным мелом
Эпоха метят!

Опять равнина.
Опять поляна.
А жизнь моя,
Как Несмеяна.

Иду, смеюсь
И в ус не дую,
И радуюсь
И негодую!

Сердце Шопена в костеле Святого Креста.
Тесно ему в замурованной каменной урне.
Встал бы владелец его, и немедля с листа
В мир полетели бы вальсы, этюды, ноктюрны.

Сердце Шопена в фашистские, черные дни
Черным погромщикам и палачам не досталось.
Около предков и около близкой родни
Сердце Шопена с корнями деревьев срасталось.

Как ты не лопнуло, сердце
Шопена? Ответь!
Как твой народ уцелел в этой схватке неравной?
Вместе с Варшавой родной ты могло бы сгореть,
Остановили б тебя огнестрельные раны!