Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

И не пробуй, лети на рябину – накормит своим.
Горько разве сперва, и рукою достать до морозца,
серым крылышком и... Да и незачем счёты сводить —
здесь на родине всё, что ни есть, – то красно, то морока.

Середина не нам, хоть и сер обитатель на глаз.
Неспроста в ноябре не могу отвести от рябины
тайных помыслов – там, в тайниках, схоронился наказ
оставаться собой, как бы ни были красно рядимы.

В середине ноябрь, что не верит прогнозу и сам.
Оживают сады, не боясь предстоящего скоро...
Птицы певчие вновь разбрелись по голодным лесам,
и покажется – марта конец, если глянуть с наскока.

Так и – кажется. Жизнь так и кажется. Жизни мираж
увеличился до... Беспристрастное время шагает.
И тепло ноября беспрепятственно выйдет в тираж:
так проснёшься однажды – и холод глядит по-шакальи.

Когда, как ветхий раб, алкаешь отомщенья —
замри и слушай, как аукнется ответ.
Придёт, заставив ждать, признание мощнее —
испытанного гнёт отступится от век.

Придёт любовь. Она и в ноябре приходит.
На стареньком пруду толпа застрявших крякв.
Везде своя толпа... Для дела так пригодней.
И, маясь не у дел, желай – не укорять.

Картошки ладожской оранжевая плоть,
и тишина на озере, и утро
рождественское – памяти оплот
и подтвержденье, что устройство мудро
вселенское – не зря храню и днесь.
Воспоминанью окончанья несть:
и Тарту пасмурный, и Балтика под снегом,
и юности – и теснота, и нега.

Что юности пристало, то – ни-ни – сединам,
паче мужеским, и к месту молчанье и глубокая слеза
раскаянья, когда – не в середине уже давно.
Походы по лесам кончаются, и надобно слезать —
кому откуда: каждый выбрал транспорт,
не вспоминая Путника, что ра́спят.

Вместителен и нынешний мешок.
Ан взять побольше? – пригодиться может...
Тряся в четыре стороны мошной,
оцеживаешь комаров да мошек,

бревна не замечая ни в глазу.
В глазах туман – китайские безделки...
Бессмертная воздушная лазурь
не продаётся – бесполезны сделки.

Великое живёт не суетясь.
Но без тебя. Без комаров, без мошки...
И в стане новоявленных сутяг
перед кончиной вспомнишь о морошке?

Кто вслушается – друг, кто пролистал – не недруг.
У книг, как у земли, есть потайные недра,
и почва, и сады.

Кому цветок сорвать, кому плодов дождаться,
а осень подойдёт – сбежать из-под дождя-то —
обсохнуть и забыть.

Не всем же в гору лезть и проникать в утробу,
где каждый сердца нерв покажется утроен —
ведь в самом деле боль.

Коснулся, и за то – спасибо. Жизнь едина.
В ноябрьский воздух влит раствор грядущих льдинок —
дождливо. День – любой. Да здравствует любовь.

Холод – вор. Отбирает тепло
у земли. По Пречистенке ветер.
Далеко наверху протекло
и продуло – хвороба в конверте
нам отправлена. Почта не врёт.
До весны распечатывать будем.
Так и чахнет столичный народ,
распечатав на душу по пуду...

Играем в мяч. Подача за тобой.
Игра меняет правила по ходу.
Какой горнист нам выдует отбой,
который стряпчий сделает погоду?

А мяч – то мал и мягок, то велик,
и справится – играем не на деньги...
Играем жизнь. Она вот-вот велит
надеть скафандр – попробуйте, наденьте —

не выдержите. Каждый хочет сам
дышать и любоваться Божьим миром.
Живём, как и играем, по часам
таинственным. Она проходит мигом.

Ноль градусов. Меняет вещество
строение. Меняют суть предметы.
И открывает древние приметы
событий на пороге вещий сон,

которым спим... Прелюдия зимы.
Всего лишь утеплиться. Шарф повесить
потолще... В невозможное поверить —
пробиться! – не возьмёшь тепла взаймы.

Москву люблю (ни слова о плохом...).
Мы будем с ней в обнимку (в раскоряку).
Нас держит золотыми якорями
и маленькой подкованной блохой.

У меня под окном – я с тобою не меряюсь – сад!
Закисаешь везде. На земле уже скоро не хватит
уголков для тебя – пересчитаны списки услад.
Не поможет ещё, раз нутро оторочено ватой.

Только боль оживит. Я видала на пальчике след.
Ах, как радуюсь им, не любимым – и боли, и крови...
А продолжишь считать («ах, везёт!»), задержись на числе
предпоследнем... С последним – закроют.

А тяготы, отче, не груз, а всё, что имели.
Натруженных косточек хруст,
положенный поверху руст...
На сердце – что мелем.

Что мелем, то выплачем. Бог Один и свидетель.
Долг так и не выплачен. Плач почти что свирельный.

Свирель ли, слеза ли – одно, как есть, подношенье.
Слова-то – связали: на дно с такими на шее...

Пересекаешь вплавь, что кораблю по чину.
Но над тобой Господь, и на тебе почиет
послушника клеймо.

И морем дальше плыть лишь одному по силам.
«Подай на жизнь!» – тебя не раз сама просила —
ты вынимал клинок.

Был как клинок ответ, а обладатель воин.
И каждый примерял себе, и был не волен —
уж очень остр металл.

Добыть, и закалить, и заточить, по слову.
Лишь веря и любя – и никаких условий.
Утробой не мечтать.

Но в море и один – пловец. Среди сограждан
потомственный рыбарь.
И надобно кому, тот, если сердце жаждет —
от остова ребра.

Я вижу – нелегко питать голодных млеком.
Им подавай на зуб.
Им подавай – игру, испытанное Lego,
им не с руки на суд.

Но делатель монах, над ним иная воля —
он пашет и печёт,
и миру отдаёт, и хлеб его намолен.
Не говорю – почём.