Наталья Загвоздина - Дневник. Продолжение

Прости тебя Господь! Где неоглядна милость,
нет гибели. Всерьёз нам гибель только снилась.
А что-то суждено?

Пост не строгий, а вечер суров.
Каждый день не хватает ослабы.
Предрождественский учим урок —
ученик размечтался о славе,

но не знает и малого. Гром
прогремит среди ясного неба.
И увидим декабрьских хором
глубину, и опомнимся: «Мне бы...»

Введение приблизилось. Войдём!
Есть место. Всем и каждому, и вместе.
Омоют Иорданскою водой,
и голубь принесёт благие вести

здесь. Лестница поставлена крута,
и подниматься трудно с непривычки.
И падает не манная крупа —
небесное посланье. Без кавычек.

Так долго вместе прожили – теснит
со всех сторон. Почти достало сердца.
В неволе перелистывать те сны
отныне, не довьётся до весны
верёвочка – так теснота усердна.

Так долго вместе прожили – печать
втеснилась в грудь, вошла с усильем в поры,
соединив и радость, и печаль...
И можно ли по-новому почать
единственное? Стерпим до упора!

Так долго вместе прожили – года
меняли заоконные картинки...
И надобно по чёрточкам гадать,
когда случилось – это, то – когда?
Всему равнялся линий след карминный.

Люблю, мой друг, но прячу голос. Нем
мой рот, когда люблю, но сердце гласно.
Я бодрствую с тобою в тонком сне
и прячусь в толстый свитер твой, и ласков

его узор... Я свой узор плету —
то нить порву, то выберусь из порчи.
И вырасти поблизости к плечу
любимому хочу, сломав заборчик.

Введение. Законы естества нарушились.
Вступление. Начало.
Заветное здесь стало заодно наружному.
Не лунный свет ночами
сияет здесь. Недолго миру ждать
Архангела благую весть.
Источник
поныне чист, где каждому рождать
своё, пока Творец не ставит точку.

Приходит час ответа всё равно.
И медленно накопленные силы
ты чувствуешь, вступая в дом родной,
а он в тебя без боли и насилья

вступает. Начинается прогон
спектакля. Не спектакль назначен скоро,
в котором новоявленных врагов
сюжет непотопляемый не вскормит.

Читатель-друг, читатель-критик, слышу
два голоса и дважды признаю:
всё так, друзья – то со слона, то с мышку
я перед вами, и смирилась с мыслью
о том, что не отправиться на юг

воробышку. Там розовый фламинго,
мерцающий колибри – воробьям
не снившиеся... Нелегко вломиться
в историю. И не всегда слоница
побольше записного муравья...

Откуда – что? Недоуменье к точке
кипения стремится. Кипяток
способен обжигать – диагноз точен,
но только обжигается не очень
вселенная, и капает потом
слеза творца – творец строчит напрасно,
должно быть? Но, как красное на красном,
на всём любовь, и разность лишь видна
оттенков в послевкусии вина.

Уже не к месту счёт неаккуратный
через обыденное к празднику, поверх...
Уже всё больше в сговоре куранты
с оставшимся. Ты скорости проверь,

переключи... Не выпусти из сита
частицы... Полюби частицы взор
неброский. Золотой прибавит слиток
такою – не прибавит пылью сор,

что вымели (без надобности будни)...
А скоро и пылинка – на весы.
Посмотришь – головы терзанье буйной
родной – на тонком волосе висит.

День, что картинка, светл и ненавязчив.
Всё как положено по списку, по стихам
учебника («Родная речь»), маячит
такой и завтра – пробуй постигать
его узор переводной, отличье
с самим собой, как будто... На отлично
сдавая декабрю экзамен – жду
ответа от зимы, связав нужду,
как связывают горе, боль, страданье,
идущие на водопой стадами...

А тут чирикают, посвистывают, дразнят
здоровьем, ослепительно завязан
в один пучок весь свет златых лучей...
И слепнешь, и не ждёшь увидеть разность,
да ты её стеречь и не обязан —
туда-сюда – свободно без ключей...

Малышкой-занозой, приблудной овцой
прикинулась боль, и ни с места.
В какие покои, которым овсом
насытить, не знает невеста.

Невеста-хозяйка, невеста-слуга —
вместилище боли захожей,
я, если сегодня – попробуй слукавь! —
ответить, скажу, что за кожей,

отнюдь не за пазухой, ветхий приют
для маленькой блеющей боли...
И жду, когда новые силы придут
ей дать накормиться на воле.

Да кто ж жалеет всех
любивших и писавших,
смолу вливая в зев
горячую, спасая
свою рубашку, что,
известно, ближе к телу,
оставив за чертой
и выводя из темы?!

Они уйдут чредой.
А мы уйдём из тени.

Небо чисто, звёзды ясны,
чуть пониже чьи-то ясли,
над младенцем ночь.

Я по тропочке шагаю,
в церкви свечи зажигают,
чтобы мне помочь.

Что же, что же не расту я,
перепутав всю простую
азбуку вверх дном?

Но уж завтра, в самом деле,
платье школьное надену —
не пойду на дно.

Звёзды ясны, небо чисто,
сердце хрупкое лучится —
как бы не разбить?!

Я шагаю по тропинке:
свечи, звёздочки-дробинки.
Свет – не разлюбить.

Собрала узелок – рукоделье, простая стряпня...
Чем богата, несу. Не сгодится, оставь без обиды.
Нет и шерсти клока – что возьмёшь на разживу с тряпья
моего?! У тебя и без этого хламом забиты

сундуки. Мне б прибраться, да сам не велишь.
Перелистывать пыль продолжают года друг за другом...
Собирала своё – для тебя – узелок не велик,
в нём не больше, чем здесь, в подреберье, в мешочке упругом.

Сердце бьётся, тук-тук... Грусть и радость по кругу бегут.
Чем наполнишь мешок, с тем и едешь, и стали бы спорить?!
Всё дремучее лес, перевёлся в лесу Робин Гуд,
и уже не плывёшь смельчаком коридором Босфора...