Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

В детских грёзах давно я отплавал,
Похоронен последний кумир.
Меня мучает каменный дьявол,
Железобетонный вампир.

И духовный я чувствую голод
У подножья оживших церквей.
Меня мучает бешеный город,
Для него я — лесной муравей.

И дрожит, и ревёт мегаполис,
И плодит электронных чертей.
Он заткнул нас за каменный пояс —
И хозяев своих, и гостей.

Я зажат, я истерзан до боли,
До предсмертного хрипа в груди.
И душа рвётся в лес или в поле
От асфальта на время уйти.

Но и в поле, в лесу нет покоя,
Демон каменный тянет назад:
То по-дьявольски ветер завоет,
То по-дьявольски звёзды горят.

Только слышу я: кто мы и где мы?
Ничего невозможно понять.
Супротив меня выставил демон
Всю свою миллиардную рать.

Уехать бы мне на край света,
Туда, где цветные луга,
Туда, где беспечное лето
И девственных рек берега.

Уехать от телеэкранов
И жёлтых газетных полос,
От злых беспросветных туманов
Куда-нибудь на Барбадос.

Была бы под боком ракета,
Запрыгнул в неё бы и — в путь.
Уехать хочу на край света,
Чтоб там от людей отдохнуть.

Уехать бы мне на край света,
Но где отыскать этот край,
Где счастье и вечное лето,
Где жизнь так похожа на рай?

На край бы земли мне уехать,
Но, жаль, нет краёв у земли.
И мне остаётся потеха —
Рифмованные корабли.

На сердце льдина, в душах — ледники.
Мы все живём в период ледниковый,
Как лошади, застыли у реки,
И на ногах — пудовые подковы.

Ног не поднять и плеч не развернуть,
Не перепрыгнуть на цветущий берег.
И вместо крови в наших жилах — ртуть,
Не слышно стона, плача и истерик.

Окаменел наш дикий эскадрон,
На нас идут кочующие орды,
И стаи обезумевших ворон
На конские садятся спины, морды.

Мы — монумент, уже не скакуны
И не наездники, а каменные глыбы.
Мы не мечтаем и не видим сны,
Ослепли мы, глухи, немы, как рыбы.

В серебряной крупе ночная высь,
По звёздам боги водят хороводы.
Дана команда нам: не шевелись,
И мы стоим, стоим, как истуканы.

Не слышно барабанов и трубы,
И онемел язык у полководца.
Что толку, что мы встали на дыбы —
Нет сил сопротивляться и бороться.

И снова мы застигнуты врасплох,
Нам никогда не покорить стихию.
И сыплет, сыплет ледяной горох
На бедную замёрзшую Россию.

На сердце лёд, душа — под толщей льда.
Переживаем натиск ледниковый.
Но что же ожидает нас, когда
Страна войдёт в период парниковый?!

Прослыл я с детства несерьёзным,
Гвоздём царапал на столе:
Душа моя стремится к звёздам,
А сердце тянется к земле.

Меня считали недотёпой,
Когда бросал с карандаша:
Россию ставлю над Европой
И не прогнусь под США.

Возил коряво школьным мелом
В подъезде дома на стене:
Зачем быть честным и умелым
Не прижилось в родной стране?

Я шёл всегда дорогой к лету
И низко кланялся зиме.
Душа моя стремилась к свету,
А сердце маялось во тьме.

Пускай сегодня мне приснится,
Что жизнь я прожил не зазря.
Душа моя стремилась к птицам,
А сердце — в синие моря.

Время несётся студёной водой
Порожистой горной реки.
Я помню: стоял на горе молодой
И думал, что все — дураки.

Помню, смотрел я на всё свысока
И думал, что я — выше всех.
Летела душа моя за облака
На звёздный, искристый снег.

Я покачнулся и в бурный поток
Камнем упал с горы.
Захохотали тогда восток,
Заоблачные миры.

Бросало меня то на самое дно,
То к солнцу несла волна.
В грозной стихии я понял одно —
Это моя страна.

Кто-то плевался: страна — дыра,
Здесь ты — серая мышь.
А я не согласен, она — гора,
С неё ты летишь, летишь…

Мне барабанят, что жизнь — игра,
Что есть кто-то выше небес.
Но высится над землёю гора —
Трагедий гора и чудес.

Жизнь показала — я не герой,
Но и не серая мышь.
Звёзды кричат: взлетай над горой
И лети, пока не сгоришь!

Серебристый иней
Дрогнул на ветвях,
На ресницах длинных,
На твоих бровях.

Капля дождевая,
Горькая слеза.
Жизни наши, знаю,
Вместе не связать.

Не связать, не спутать
В узел, не сплести.
Выстрадать под утро
Суждено мне стих.

Выстрадать, наплакать
Ручкой на листке.
Знает пусть бумага
О моей тоске,

О любви, о долге,
Обо всём таком,
Как не очень долго
Был с тобой знаком.

Серебристый иней
Тает на ветвях,
На ресницах длинных,
Тоненьких бровях.

Сегодня мне ночью приснился Серёга,
При жизни он не был таким никогда:
В хорошем костюме, ухоженный, строгий,
И, вроде, от прошлого нет и следа…

Он был моим верным и преданным другом,
Который меня понимал до конца
В жестокое время! И каюсь — с испугом,
Бывало, смотрел на меня, подлеца.

(Как жить и творить в суете Вавилона,
Под небом России, на вьюжных ветрах?
Имеющий дом, не имеющий дома
На разных всегда говорят языках)…

Безумный скиталец, бродяга несчастный
Он жить не умел, а другие смогли,
Оставив ему все подвалы, ненастья,
Холодное небо родимой земли.

Бездомный, запойный, братишка мой русский,
И в пьяном бреду сохраняющий мысль
Далёкой культуры славян и этрусков,
Без всякой обиды смотревший на жизнь.

Ведь в каждом из нас — станционный смотритель,
И каждый — в шинели своей немоты.
Но он ещё — слушатель и посетитель
И собутыльник богемной Читы…

Продрогший насквозь и промокший до нитки,
Он шёл до меня и о чём-то мечтал.
И знал: обязательно выручит Витька,
Ведь Витька Серёгу всегда выручал.

О, как наши судьбы страшны и похожи:
И вот на холодном, промозглом, ветру
Зазвал его в дом свой случайный прохожий.
Он выпил с ним ночью, а помер к утру…