Анатолий Аврутин - Журнал «День и ночь» 2011–03 (83)

Распрощаться с лгунами, расстаться с рабами!
Как в душе эту мысль я всю жизнь берегу!
Раствориться в степи!.. Мастерю вечерами…
Лошадь щиплет траву на зелёном лугу.

Скоро выедем в степь, не спеша, бездорожьем,
Не оставив в пути ни примет, ни следа.
Если спросишь меня: «Разве это возможно?»
Я отвечу тебе: «Это можно всегда!..»

О чём же мы пели? Клинки и шинели…
За что мы убиты на буйном скаку?
Маньчжурские сопки… Шимозы, шрапнели…
И я — в поредевшем казачьем полку.

Зачем мы воскресли? А взгляд мой раскосый,
А конь мой храпит… За углом — впереди —
Старушечьи лица и девичьи косы,
И срезанный крик: «Не убий… Пощади!»

Морозно и людно! За что же нам злиться?
Со злобой такой — хоть живи, не живи!
Быть может, на алом снегу белолицая —
Прабабка моей несчастливой любви?

То белый, то красный — какое значенье,
Когда не смолкает в ушах: «Пощади!»
А я ведь люблю всех, люблю от рожденья!
А сердце всё плачет и плачет в груди…

Дрожа, просыпаюсь я снова и снова,
И стылый рассвет голубеет в окне.
Холодный рассудок с горячей любовью,
Столкнувшись, бушуют бессильно во мне.

Я вижу дорог похоронные ленты,
Я слышу мольбу: «Не убий… Пощади!»
Звенит мой клинок о гранит постаментов,
А сердце всё плачет и плачет в груди…

«Я знаю то, что ничего не знаю!»
Спасибо всем, кто не сумел солгать,
Спасибо всем, кого не понимаю,
Всем, кто меня не может понимать!

Пусть кто-то, смутно мучаясь о чуде,
Сопоставляет разность величин.
А чудо — Жизнь! И для мучений, люди,
Нет абсолютно никаких причин…

Какие бы причины ни открыли —
Всё будет только следствием всегда!
Спасибо, Жизнь, за мысли и за крылья,
За всё, что не узнаю никогда.

На вокзале, в зале ожиданий,
В суете измученного дня,
Женщина с усталыми глазами
Ласково окликнула меня.

Профиль незнакомый, взгляд призывный,
Вся ко мне навстречу подалась.
Губы слишком яркой георгиной,
В трещинках помада запеклась.

В памяти моей никто не ожил,
В памяти лишь искры от костра.
Взгляд её всю ночь меня тревожил,
И болело сердце до утра…

— Мой нукер!
Когда возвратишься домой,
Зайди в нашу юрту, поведай
О том, что мой меч зарастает травой,
Что я не вернулся с победой…

Скажи, что в бою горемычный убит,
Что тело гниёт на чужбине,
Колчан мой блестящий, синея, лежит,
Украсив леса и равнины…

Скажи, что несчастный друзей не предал
И небо не проклял укором,
Что шлем мой железный чернеет у скал,
Покрытый осенним узором.

Скажи, что застыли, мертвея, глаза
И были слезами омыты,
Что чёрная длинная, плетью, коса
С травою теперь перевита!

Поведай отцу, что я был ещё жив
И после пятнадцатой раны!
А матери бедной потом расскажи
Про земли, народы и страны…

В горнице светло. И светит снова
Мне звезда ночная вдалеке.
Где-то лодка Коленьки Рубцова
На ночной качается реке…

Никогда я слушать не устану,
Как звезда с звездою говорит,
Как душа плывёт по океану —
Ничему не хочет научить!

Как люблю я слушать тайны ночи!
Никакой в тех тайнах нет беды!
Пусть никто, никто ночами молча
Не несёт мне в горницу воды…

Тишина! Прохлада! Тусклой медью
Вдруг блеснёт у берега река.
Никакой не надо мне победы!
Ни над кем! Дорога далека…

Век Рубцова! Вечность Мандельштама!
Светел и печален звёздный дым.
Крепко сплю! Душа моя упрямо
Всё плывёт по далям мировым…

Я смутно слышу конский топот
И вижу контуры коней.
Какая ночь! Ковыльный шёпот
Над степью сладостной моей.

И всё овеяно дремотой,
И серебром блестит луна,
И грива с тонкой позолотой
Над близким озером видна!

Но дикий, пьяный, хамский хохот
Внезапно слух мой оскорбит,
И глохнет сразу конский топот,
И кувырком луна летит…

И станет сердцу больно-больно!
Степь, оскорблённая, не спит.
И долго-долго недовольно
Ковыль, встревоженный, шумит…

Я спал в степи и был природой
Как сын, как сын её, любим,
Как грива с тонкой позолотой
Над близким озером моим!

Я устал от ярма, что надел на себя случайно,
И назвавшись грибом, лезу в кузов, душой огрубев.
Я так часто пытаюсь перечить своей судьбе,
Запивая прогорклость поступков неласковым чаем.

И опять в круговерти безумных извечных сует
Непосильные ноши, как хищник голодный хватаю…
А потом, в покаянье, ищу тривиальный ответ,
Обретая который, опять в безрассудность врастаю.

За Змеиной горой оборвалась земля
И в обрыве, внизу, блещет тело речное,
И скользит изумлённо-восторженный взгляд,
Наблюдая, как тает светило свечою.

И не хочется помнить, что было вчера,
И не хочется думать, что завтра случится.
Лишь желанье — пусть следующие вечера,
Будут так же подобны таинственной птице,

Что, как Феникс сгорает в закатных огнях,
Наполняя июль безупречной красою…
Мир!
Запомни безумным
и дерзким меня,
Возносящимся
над Змеиной горою!

Стоит забытый сиротливо храм,
И заколочены безжизненные окна.
А рядом клёны тихо, беззаботно
Склоняют кроны к старым куполам.
На колокольне пусто и темно,
Все звоны сняты, только лёгкий ветер,
Что как ребёнок беззаботно светел,
Порой стучит в забитое окно.

А в ста шагах огромнейший собор,
Величественно к небесам взмывая,
Своею тенью площадь накрывает,
Искрясь в лучах.
Взирающий в упор
Архистратиг, не в силах заступиться
За малый храм — уже предрешена
Его судьба. И лёгкой светлой птицей
Над ним кружит последняя весна.

В краю соснового блаженства
Я надышаться не могу
И упиваюсь совершенством
Холмов на дальнем берегу.

Жара шкварчит прогорклым маслом
На сером противне небес.
Закатные огни угасли
И в озеро сползает лес.

И вечер, словно оглашенный,
Из храма ускользает прочь…
А я — лелею предвкушенье
Прохлады, что приносит ночь.