Давид Самойлов - Стихи

Я молчу — и с СП, и с Литфондом разговаривать не намерена. Если заговорю, то только на суде.

Но вот что примечательно. Алексей Иванович подошел на съезде к С.В. Михалкову и спросил его:

— Что будет с домом Чуковского?

— О музее не может быть и речи, — ответил С.В. — Это дурной прецедент. Тогда надо будет устроить музеи Федина, Фадеева, Лидина, Кассиля, Соболева, С.С. Смирнова и т. д. и живым писателям негде будет жить.

(Мышление — по писательской телефонной книге; от А до Щ: музей Атарова, музей Щипачева… Дело не в том, заслуживают они памяти или нет, а в том, что Чуковский оставил после себя комнаты чрезвычайно выразительные; создавать музей не требуется, его нужно только сохранить.)

— А Л.К. живет в Переделкине? — спросил Михалков у Пантелеева.

— Живет.

— Ну, пусть не беспокоится. Ее мы выселять не собираемся.

Вот и пойми.

Я думаю, они оставят вопрос открытым, а дачу неотремонтированной, так что она развалится сама. С человеческими жертвами или без таковых — это будет зависеть от случая.

Книжку Вашу читаю. Прелестная книжка. Какое-то дивное равновесие души. (В Вашем письме его нет, в книге есть, несмотря на трагические ноты.) Книжка мужественная.

Городецкий — совсем мелкий поэт, в старости к тому же — мелкий прохвост. Но письма его умнее и тоньше, чем я полагала… Воспоминания подлой бабы, Книпович, тоже лучше, чем я ждала. Из них все-таки можно узнать, какие стихи любил Блок у Полонского, у Фета… Письма Сергея Соловьева — милые, но мистицизм душа моя «не примает». В стихах он, быть может, и плодотворен; в письмах и разговорах — противен.

2-й том «Лит. Насл.» интереснее 1-го (как зрелый Блок интереснее молодого). Письма к Нолле-Коган, ее воспоминания. И отрывки из дневника К.И., по-моему, Люшей сделаны хорошо.

Минц и прочих мыслителей я просто не читаю. Мыслей нет, язык чудовищен.

Люб[овь] Дм[итриевна] — противна. Фотографии пухленькой горняшки. Упрямая, избалованная, вздорная — и совершенно бездарная. Не говоря уж о Блоке и его неудачном пожизненном романе с ней — мне жаль бедную, хрупкую Ал[ександру] Андр[еевну], которой на долю выпала такая мощно грубая невестка.

Будьте здоровы. Гале и ребятишкам привет. Надеюсь, Вы уже снова работаете. «Труд — наша молитва», — писал Герцен. Правда, он — как и Вы — трудился осмысленно, чего я никак не могу сказать о себе. Учусь трудиться без надежды.

Пантелеевы были у нас. На съезде, в докладе Мих[алко]ва, Ал. Ив. был провозглашен «ныне здравствующим классиком». Это правда. Только я добавила бы еще: «случайно здравствующим». Ведь я-то хорошо помню, как Михалковы пытались его уничтожить.

Л. Ч.

P.S. О даче Б. Л. писали «наверх» Рихтер и Евтушенко. Ответа тоже нет.

Pp.S. Ставьте на письмах даты!!

1 Строки из поэмы Б. Пастернака «Лейтенант Шмидт» (Ч. III, 8)

Дорогая Лидия Корнеевна!

После трудной Москвы отошел немного. Но все не работается. Несколько стихотворений было в последнее время. Не посылаю их Вам, потому что хочу, чтобы отлежались. Посылаю пьесу. Экземпляр первый, лучшего нет. С нетерпением буду ждать Вашего отзыва.

Один экземпляр отослал Товстоногову. Но он, наверное, не скоро до него дойдет. Да и сомневаюсь, возьмет ли он.

Еще собираюсь послать Любимову2.

Все это, конечно, вилами по воде писано. Скорей всего буду искать маленький театрик или малую сцену, чтобы самому участвовать в постановке.

Но все это еще прожекты.

Пока же какое-то смутное неустройство в душе. Может быть, оттого, что «глупая вобла воображения»3 поднесла мне новый замысел, с которым не знаю, как справиться.

Новостями мы обменялись. Часовой заваливает родню подробными описаниями своих впечатлений. Из этого сварганит, конечно, книгу, которая по-немецки будет начинаться со слова Reisen4… Рая переживает подлинно.

Стихи о Моцарте я послал в «Неву» с посвящением буквенным: «М.П.» Но если надо, напишу полностью — «Маше Пантелеевой». А[лексею] И[вановичу] скоро напишу. Прочитал о нем у Рахманова, что-то теплое, но пустоватое.

Будьте здоровы. Привет от Гали.

Ваш Д.С.

1 Пометка Л.К.: VII.81.

2 Георгий Александрович Товстоногов (1913–1989) — главный режиссер ленинградского Большого драматического театра; Юрий Петрович Любимов (р. 1917) — художественный руководитель Московского театра на Таганке.

3 Слова В. Маяковского из поэмы «Облако в штанах».

4 Путешествовать (нем.).

Дорогая Лидия Корнеевна!

Очень тревожит Ваше здоровье. Не надо падать, особенно без причины. Пьеса подождет, а Вы выздоравливайте. У меня ничего нового. Довольно много знакомых. Не то, чтобы от общения, но просто не работается. Лежит начатая статья о «Грибоедове» Лебедева, никак не могу ее двинуть. Стихов тоже мало. (Все же есть, и все печальные.)

Пьесой как будто заинтересовались в журнале «Театр». Но все зависит от главного редактора Салынского, который ее еще не читал.

Жду выхода «Залива». Сплошное ожидание.

Потянуло в Москву. Есть какие-то дела, вроде новых придирок к «Книге о рифме». Но это повод. Тянет к друзьям, которых становится все меньше.

Пробовал написать письмо Часовым. Ничего не получается. Писать о нашей жизни не стоит, они ее знают. А их жизнь как-то по-настоящему не интересует. Знаю, что они живы-здоровы. Этого достаточно.

В сентябре надеюсь быть в Москве. Но Вы, если будет возможность, о пьесе мне все же напишите.

И, главное, не болейте.

Ваш Д.С.

1 Пометка Л.К.: получено 22.8.81.

24/VIII 81

Дорогой Давид Самойлович!

Ну вот, я прочла Вашу пьесу1. Сначала долго не могла сообразить, какова у всей этой восхитительной феерии «сверхзадача». Потом поняла. И, разумеется, ей не сочувствую.

Думаю также, что читатель и зритель не поймет, в кого Вы метите (хотя бы потому, что его сочинений не читает), и несколько удивится столь запоздалому — и привычному! — разоблачению дурака Николая II. Конечно, Ведомство Правды при любом несправедливом строе — затея глупая. А когорта неподкупных — члены которой иногда даже не знают ничего друг о друге — существует, существовала всегда, и Клопов, при всей его наивности, человек, достойный уважения, ибо делает добро. И когда, при последних фразах пьесы, затея его рушится — мне жаль.